Беломорье

— Зачем вам очерки? — удивился Двинской. — В сельской школе этого не проходят!

— Врагов надо изучать, чтобы лучше бить, — наставительно проговорила она, почему-то озабоченно глядя на гостя.

Двинской не любил вглядываться в лица. У него была плохая зрительная память. Но ответ девушки насторожил его, и он внимательно посмотрел в бледное лицо учительницы; большие выразительные глаза и гладко зачесанные волосы с пробором посередине врезались ему в память. «Некрасивая, но душевная», — подумал он.

На столе стояла тарелка с остатками овсяной каши и следами конопляного масла.

— Наверное, невкусно? — откровенно заметил он.

— Зато дешево, — так же откровенно ответила она.

— А на очерки, поди, трешку истратили?

— А хотя бы и больше? Они нужны для развития, — запальчиво сказала она и затем другим тоном спросила: — Вы куда едете?

— Еду в Княжую, потом в Кандалакшу…

— А после Кандалакши — никуда?

Обдумывая что-нибудь или принимая какое-либо решение, Двинской обычно прищуривался. И сейчас, щурясь, он решал: стоит ли ему заезжать к Тулякову? Судя по сдержанному тону письма, тот против промысловой кооперации. Пока спорить было преждевременно и бесцельно. Вначале надо осуществить свой план, а уже затем принимать бой! И, рассеянно смотря в настороженное лицо девушки, Двинской ответил:

— Больше никуда.

Глаза учительницы, горевшие каким-то внутренним светом, погасли. Она опустила голову и разочарованно прошептала:

— Жаль.

— А куда бы вы хотели, чтоб я поехал? — спросил вдруг Двинской.

— Из Кандалакши — в Корелу.

— К Тулякову? — сразу сообразил Двинской.

Она утвердительно кивнула.

— Я сейчас об этом думал и решил, что теперь не поеду. Вначале осуществлю задуманное, а уж затем встречусь с ним… А вы его знаете?

— Видела один вечер, когда жандарм вез его из Архангельска…

— Долгонько вы в Ковде… Словно наш брат, политический, ссылку отбываете. А куда летом ездите?

— Никуда.

— Деньги бережете? — пошутил Двинской, разглядывая ее когда-то черное; полинялое от стирки платье.

— А я бы на вашем месте поехала в Корелу, — по-детски задушевно, робко касаясь рукой его плеча, сказала учительница.

— А вам что мешает навестить Туликова летом?..

— Туда только зимой попасть можно, летом не проберешься. А зимой ребят надо учить… Зря не хотите ехать. Ведь ему, бедняге, так скучно без товарищей.

Слова учительницы тронули Двинского. В раздумье он прошелся по комнате.

— Мы друг друга пока еще не поймем, — признался он наконец. — А я не хочу ехать к нему приготовишкой… Хочу поехать победителем!

Так как она явно не хотела дать на прощание руку, он взял ее за локоть.

— Не сердитесь, женщинам этого не понять.

Двинской вышел на улицу. Над крыльцом соседней избы синела дощечка с белой надписью «Почта». Двинской решил зайти. Он написал коротенько Александру Ивановичу, как идут дела, и подал письмо чиновнику.

Пока почтовик выписывал квитанцию на заказное письмо, Двинской заметил на его столе конверт с непогашенной штемпелем маркой. Почерк показался очень знакомым. Александр Александрович вынул из кармана конверт с письмом Туликова. Адрес был написан той же рукой.

— Это чье письмо? — спросил он.

— Монашки. Сказать понятней — нашей учителки. Безвыездно в Ковде сидит. Который год в лавке, кроме пшена да конопляного масла, ничего не покупает, а на книги денег не жалеет! Поди, вся горница у ней книгами завалена?

Никаких полок с книгами в комнате учительницы не было, и это заинтересовало Двинского. Выйдя с почты, он постучался к учительнице, но на стук она не отозвалась.

8

Хозяин дома, где Двинской провел собрание, из-за особого уважения к гостю велел ямщику запрячь свои сани. Двинской вначале не понял, почему так нахмурился ямщик и, недовольно сбив шапку на лоб, с ожесточением зачесал затылок. Но, увидев сани, Двинской понял, чем был озабочен ямщик. Это было тяжелое сооружение — кибитка с верхом, в каких ездили сто лет назад, когда на Руси не было железных дорог. Лежать в кибитка было удобно — как в достели»»

Хозяин заботливо закутал гостя в громадное из оленьих шкур дорожное одеяло и показал, где отстегивать навес.

Едва выехали на сжатый скалами тракт, как в лицо ударил колючий ветер. Двинской опустил навес, и в кибитке сделалось совсем темно, а вскоре даже и тепло. Навес из мягкой кожи плотно облетал колени ездока, не пропуская морозного ветра. «В такой кибитке, наверное, Пушкин ездил и стихи сочинял», — подумал Двинской, припоминая одно из любимых в детстве стихотворений. Но вскоре он задумался о другом. Федин писал, что Пантелеев в обывательщине погряз и хозяйчиком становится… А ведь на пересыльном каким бунтарем прослыл и потому-то, как особо опасный, был направлен в отдаленную Княжую Губу… Вот чудо!

Действительно, жизнь этого серпуховского мещанина из разорившейся семьи лавочника сложилась очень странно. Быть бы ему фельдшером, годами мечтающим о прибавке рубля за выслугу лет, если бы в день Первого мая в пьяном виде он не треснул по уху городового, а в участке не плюнул на портрет царя. За совершенное он получил пять лет поселения в «местах не столь отдаленных». В пересыльной тюрьме Пантелеев показался администрации опасным бунтовщиком и потому был отправлен в Княжую. Там он не то касторкой, не то валерьянкой «вылечил» местного хозяина и, должно быть, за это вошел в его семью, женившись на уже немолодой дочери. У старика сыновей не было, и зять стал единственным наследником. Фельдшер настолько опоморился, что уже думал и рассуждал, как самый заправский рыбак.

Двинской ошибся, предполагая, что его приезд в Княжую будет неожиданностью для Пантелеева. Когда громадная кибитка подъехала к большой избе и Двинской вылез из-под шубного одеяла, навстречу выбежал молодой бородатых! рыбак.

— Сашка, здорово! — крикнул он, и лишь но этому выкрику Двинской понял, что перед ним Пантелеев.

— Ну, я бы тебя не узнал: бородачом стал…

— Бородачом, бородачом, — целуя его, подтвердил тот. — Я, брат, теперь не фельдшер, а заправской помор.

— Да ты и окать начал, — удивился Двинской.

— Это новая родня меня переработала… Что тесть, что жена — серьезные люди и любого под свой манер переделают. Заходи в избу, Феофил Савватьич, — здороваясь с ямщиком, проговорил он.

Двинской заметил, что ямщик поздоровался с фельдшером почтительно, чуть сдвинул, шапку на затылок и вильнул спиной, как бы кланяясь. «Видимо, Пантелеев среди местных пользуется уважением», — подумал Двинской и спросил:

— Ты и ковжан всех знаешь?

— Будто княжегуб ковдского не знает, — совсем по-поморски ответил тот. — А где твоя кладь? Не гостю же нести…