Беломорье

— А как же лодка?

Парень махнул рукой.

— Лето-то велико, чай, не одну лодку сработать можно, а для такого человека и десятка отдать не жаль! Савелий Михеич тебе и дома бы не пожалел. И звал-то он тебя не иначе как справедливый человек.

Томительно пережидать ненастье в лесной избушке, зная, что впереди предстоит борьба, что на Невской и Нарвской заставах, на Выборгской стороне и на Охте партия собирает силы для решительного боя с врагом.

Глядя на унылое, словно залитое солнцем озеро и ползущие над ним рваные и кудластые, будто из грязной пены, тучи, Туляков вспомнил Невскую заставу.

Много рассказал он своему спутнику о занятиях в воскресной школе за Невской заставой, о задачах революционных кружков, куда тянулись те, кто хотел избавиться от жалкого прозябания, кто не боялся борьбы.

Было о чем вспомнить Туликову, было что послушать Мишке… Не раз путники принимались подсчитывать — сколько же дней они в пути. Десятки препятствий спутали в памяти числа. Мешали также белые ночи. Ведь только два-три часа длилась ночь в начале июня, совсем светлая, как день.

Изменчива погода на севере! В дождливую погоду камни, мхи, вода казались бесцветными и унылыми. Но стоило перемениться ветру и рассеять покорные ему тучи, как небо, очистившись от облачной мути, заголубело такими нежными оттенками лазури, каких никогда не бывает на юге.

Вскоре выглянуло солнце, и тогда все, что казалось в дождь блеклым, вдруг засверкало неописуемым многоцветьем. Даже камни, покрытые лишайниками, и те запестрели на удивление красивой окраской. «Разве можно называть север угрюмым и скучным?» — думал Туляков, собираясь в путь.

Дважды пришлось преодолевать волоки почти с версту. Только въехав в громадное Ковдозеро, чуть не сплошь испещренное десятками островков, путешественники облегченно вздохнули. Теперь оставалось лишь желать, чтобы ветер подул с запада и погнал лодку на восток, да внимательно следить, чтобы какой-нибудь островок не принять за северное побережье озера.

За всю дорогу, казавшуюся бесконечно долгой, путникам не встретилось ни одного человека. Это была действительно безлюдная пустыня.

Оба — и Туляков и Мишка — соскучились по людям. Но увидев крыши селения Ляг-Камень, Туляков решил не заглядывать туда. Пришлось пояснить Мишке причину, и когда смысл ее дошел до парня, после долгого раздумья он вдруг спросил:

— А придет ли время, когда тебе не надо будет людей опасаться?

— Придет! — уверенно ответил Туляков. — Для этого и в Питер еду, чтобы приблизить его.

Плыли не то по очень широкой реке, не то по узкому озеру. Под вечер показались крыши долгожданной Ковды.

Пришлось из предосторожности спрятать лодку в ивняк. Туляков остался стеречь ее, а Мишка пошел разыскивать местного жителя Дмитрия Петровича.

«Вот, наконец, и добрался до Ковды; что-то Нина Кирилловна поделывает? А здесь ли она? — вдруг испугался Туляков. — Что если к тетке в Питер на летние каникулы уехала?» Ни фамилии тетки, ни ее адреса он не знал.

2

Солнце спустилось к лесу, когда раздался умышленно громкий голос Мишки, возвращавшегося с еще не старым человеком, сохранившим солдатскую выправку.

— Дмитрий Петрович Матросов, — протягивая левую руку Тулякову, отрекомендовался тот. — Давненько поджидаю вас.

Туляков подал записку Савелия Михеевича, и пока пришедший внимательно читал ее, Григорий Михайлович по усвоенной с давних пор привычке внимательно всматривался в того, кому доверял себя.

Прочитав записку, Матросов разорвал ее на клочки и бросил в воду. «Повадки, как у революционера! — удивился Туляков. — Кто его мог научить?»

— Сын о вас много говорил. Дня через два «Ольга» вернется с Мурмана и будет здесь топливо брать. Сын вас и повезет. А пока в подполье у меня посидите…

— Как бегун? — улыбнулся Туляков.

— Бегун, да не того сорта. Сын вам пачпорт заготовил. А бегуны от пачпортов укрывались, всю жизнь от них, дурни, бегали! Мол, на пачпорте антихристова печать наложена, и всякую другую глупость говорили… Мой дедка, да и батька с ними век свой возжались.

— А вы?

— Як себе в дом теперь не пускаю… Ну их!

Увидев два мешка, он даже вскрикнул от удивления:

— Ух ты! Эстолько клади!

— Это книги.

Матросов вошел в лодку и, замаскировав мешки сеном, отпихнулся от берега багром, а Тулякова, взявшего с собой «сейф», Мишка повел вдоль берега.

Дом стоял в стороне от селения, на пригорке, и потому был виден издалека. Десять окон — шесть по фасаду и по два с боков — делали его похожим на городской, к тому же и крыша у него была четырехскатная. Внутри это была обычная изба с перегородкой, отделявшей чистую горницу. В доме никого не было, но вскоре вошел хозяин.

— Ну и товар, — он с грохотом свалил мешок. — За вторым мешком сбегай-ка, паренек, сам. Вот и веревка, обвяжи мешок получше сеном, а то вокруг дома приезжая язва этакая вертится, все чего-то вынюхать хочет.

Когда Мишка ушел, хозяин повел Тулякова в его подпольную «келью». Вход в нее был через люк, на котором стояла кровать. Тесное убежище было устроено между хлевом и подклетью. В нем помещалась только широченная кровать, а напротив нее — низкая полка, заменявшая стол.

— Ну и кровать! — удивился Туляков.

— На ней по четыре человека спали. На всякий случай, научу вас. Если придется сюда поместиться, то закрывайтесь на задвижку… Ходит тут один, все вынюхивает, раз даже урядника привел, да попусту.

Как только Мишка втащил обвязанный сеном мешок, Матросов спросил:

— Никого не встретил?

— Привязался один: «кому несешь и сам откуда?» Я сказал, что Митрию Петровичу, а что деревни моей не видно отсюда.

— А усы у него в кольцо закручены?

— Ага.

— Он… сейчас прибежит! Залезайте-ка в «келью», а ты затащи мешок на сеновал.

Захватив «сейф», Туляков быстро спустился в убежище и в полутьме задвинул засов. Едва он лег на кровать, как узенькая световая прорезь в стене между двумя толстыми бревнами исчезла. Кто-то заслонил ее снаружи.

Туляков чуть приподнялся. Он явственно расслышал чье-то дыхание.

— Ты чего на моих задворках потерял? — послышался с улицы голос хозяина. — Зря вынюхиваешь — человечиной не пахнет!

В щели снова стало светло.

— Крутится, черт, вот нюх собачий, — заговорил Матросов, приподнимая люк в убежище Тулякова. — Теперь нам настороже надо быть…