Беломорье

Надо было дождаться подхода второй лодки. Беззвучие так заворожило людей, что, хотя прошло немало времени, никто — ни пилостав с дочерью, ни их сосед, ни Двинской — не проронили ни одного слова. Каждый уселся поудобнее— кто на камень, кто на галечник — и молча смотрел вдаль.

Но вот издали донесся всплеск весел. Вскоре кто-то окликнул: «Э-эй! Тут ли?» Пилостав ответил: «Сюда, ребята!» И только тогда, словно чем-то испуганные, все зашевелились: Надя торопливо побежала за дровами,

сосед начал разжигать хорошо просохшие поленья, старик принес забытый в лодке туес пресной воды, а Двинской, подойдя к самой воде, всматривался в лица прибывших.

— Едва отвязались от Афоньки, — заявил рулевой, как только лодка с хрустом врезалась в прибрежный песок. — Привязался к нам: возьмите, мол, на рыбалку да возьмите. Только и спаслись, что на шкалик, проклятому, дали!

— Это и есть главный шпик, — вполголоса сказал пилостав Двинскому. — Ладно, что пьяница лютый, хоть винищем от него откупаемся. Ну, товарищи, знакомьтесь. Этого человека будем звать Речным, а про другую фамилию его нам дела нет.

Приехавшие были рабочими лесозавода. Двинской обменялся с ними рукопожатием и узнал их имена.

— Это, конечно, не все, — предупредил пилостав. — Зато каждый из присутствующих за другого поручится, как за самого себя. Ну, а теперь мы сперва сети прополощем, а то, неровен час, могут с берега к нам понаехать. Попытаем счастье товарища Речного!

Все вновь уселись в лодки, и пилостав стал равномерно разматывать и опускать снасть в воду. Улов был невелик, но ценен: добыли две большие семги. Одну надлежало съесть тут же на рыбалке, а другую предложили учителю, у которого на днях жена родила первенца. Свежая семга, по местному поверью, хорошо действует на здоровье кормящих матерей.

Громадное ярко светящееся зарево, незаметно перемещаясь вдоль горизонта, предвещало скорый восход солнца. Сети развесили сушиться на козлы. Надя стала чистить рыбу. Все уселись у костра, пылавшего под навесом скалы. В лучах золотистого зарева даже Никандрыч казался помолодевшим. На лица сидевших легло выражение настороженной торжественности: начиналось то, ради чего люди выехали на рыбалку.

Старик водрузил очки на кончик носа и, наклонив голову, зорко оглядел сидевших.

— Сегодня, товарищи, у нас два вопроса. Первый — об управляющем. Агафелов отменил на сей год плату за общежительство, а старик, под видом ремонта, все же норовит в свой карман складывать целкаши… Спрашивается, как поступить поумней?

— Объявить забастовку! — нетерпеливо выкрикнул самый молодой из рабочих.

— И жалобу написать Агафелову, — дополнил его сосед.

Пряча усмешку, Никандрыч обвел взглядом других, как бы приглашая их высказаться.

— Так ли сейчас надо поступать? — глядя на рабочего, предложившего забастовку, спросил он. — Или лучше по-иному? Ведь не всем убыток от стариковой хитрости. Нельзя забывать и о тех, кто домишко на хозяйской земле имеет. Вспоминаю, как-то недавно управляющий мне жаловался на Агафелова: «Видать, что помнит, как он у меня бегал рассыльным, да как я его за уши драл, — печалился старик, — вот и сживает меня с завода… А куда я денусь? Ведь не на государство работал. Вдруг наследники пожалеют мне пенсию определить?» — И совсем по-отцовски пилостав спросил: — Так что же надо сделать, ребятки?

— Пригрозить забастовкой все же надо, — произнес Власов, — старик побоится ослушаться приказа главноуправляющего.

— Ну, а теперь о другом, — после некоторого молчания заговорил пилостав. — Прошедший раз я читал вам письмо о товарище Речном… — Старик протер подолом рубахи очки. — Мы постановили согласиться с советом товарища Тулякова. Так вот, товарищ Речной, познакомь нас с собой. Говори все как есть: какой ты человек, что путного и что непутевого, — Никандрыч сделал ударение на этом слове, — сделал ты на своем веку? Времени у нас много, рассказывай подробно, чтобы всем нам стало понятно, что ты за человек.

Двинскому никогда не приходилось кому-либо подробно рассказывать о себе. Поэтому, когда семь человек насторожились, ожидая, что он скажет, Двинской смутился. Но вскоре это состояние прошло, и он рассказал о детстве, проведенном у крестного, о гимназической жизни в глухом городке, о поступлении в Петербургский университет, о тюрьмах и побеге, о неудачах с читальней в Шуерецком, об организации музея и, наконец, упомянул о своей злополучной затее с неводом.

— Затея? — тотчас переспросил Власов. — Значит, теперь сам не одобряешь?

— Да, — признался Двинской, — теперь не одобряю.

Тяжело рассказывать о том, что любовно вынашивалось с полной убежденностью в несомненном успехе, а закончилось таким постыдным крахом. Но правды нельзя утаивать от товарищей, хотя было не только обидно, но и стыдно. И Двинской подробно рассказал, как он задумал перехитрить Александра Ивановича и, провернув на съезде промышленников внешне безобидную резолюцию, организовать сеть промысловой кооперации. Его рассказ, то плавный, то поспешный и скомканный, когда дело касалось личных переживаний, все слушали с настороженным вниманием. Надя, помешивая уху, не сводила с Двинского светлого и чистого взгляда.

Закончив рассказ о себе, Двинской развел руками, как бы говоря: «Ну, вот и все».

— Не чуждался бы ты пас, мы бы тебе, парень, кое-что вовремя подсказали, — заметил пилостав.

— Жизнь не зависит от твоих придумок. Она по своим законам идет, — добавил молодой рабочий.

— Оторвался от народа и впросак попал, — медленно, как бы вбивая каждое слово, произнес Власов.

Не поднимая глаз, Двинской молча слушал горькие, но справедливые упреки люден, которых он уже мысленно называл товарищами, друзьями.

— Ну, накостыляли тебе по шее заслуженно, — более мирным тоном произнес пилостав. — Что заслужил, то, приятель, и получил! А раз молчишь и голову повесил — значит, сознаешь свою глупую ошибку. Есть ли у кого вопросы к Речному? — обратился он к слушателям.

— Тебе когда кончается срок высылки? — смущаясь, что говорит Двинскому «ты», спросила Надя.

— Через полгода, в декабре.

— А тогда куда? — осведомился Никандрыч.

— Думаю остаться на севере.

— Почему?

— Здесь я, пожалуй, нужнее.

— Теперь все ясно. Кто за то, чтобы принять в состав нашего кружка товарища Речного? — и, улыбаясь, пилостав поднял руку. — Будет нашим представителем в Сумском Посаде.

За ним дружно подняли руки и все остальные.

Налетел ветерок, и зеркальная поверхность воды чуть дрогнула, отражая в плавных изгибах то золотистое зарево, то бархатную голубизну неба.

— Э-эх, и благодатное утречко! — воскликнул Никандрыч. — Только бы жизнь поскорей наладить… А ведь будет, будет это времечко! Сердцем чую — скоро оно настанет!