Белые Мыши на Белом Снегу

Хиля шевельнулась и вдруг тихо застонала - это было все равно что плеснуть керосином в огонь. На мгновение я утратил контроль над собой и словно повис в воздухе над собственным телом. Потом все пришло в норму, и я понял, что больше не могу сделать ни одного движения, настолько устал.

– Все?
– спросила Хиля.

– Кажется, все.

– Ну, и как?

– Не знаю, - я с трудом сел, трогая кружащуюся голову.
– Легче стало. Но ничего такого. А ты что чувствуешь? Почему ты стонала?

– Пружина, - она улыбнулась, - упиралась прямо в позвоночник. Матрас надо купить ватный.

– А-а... Как думаешь, теперь будет ребенок?

Хиля засмеялась:

– В этот раз не будет. А ты нежный, это хорошо... Я боялась, больно сделаешь, настолько разошелся, - она слезла с кровати, поправила ночную рубашку, взяла со стула полотенце.

– Но ты культурный мальчик - во всем.

Я не понимал, шутит она или серьезно.

– Кстати, поздравляю, - Хиля включила на кухне свет и чиркнула спичкой, зажигая газовую колонку, - теперь ты мужчина.

– Я тебя тоже.

– Немножко поздно, - голос моей жены донесся уже сквозь бегущую из крана воду.
– Меня еще тогда можно было поздравить.

Она полезла мыться, а я остался сидеть на краю кровати. Ласка уже уснула на своем стуле, не дождавшись конца представления. Я погладил ее по спине и вдруг очень ясно вспомнил слова своего отца, сказанные им сквозь решетку Санитарного поселка: "...я пробовал. Разные есть способы... заставить себя это делать. И иногда - получается! Но чувство потом такое, будто тебя взяли и с головы до ног вываляли в грязи. Стоишь под душем и отмыться не можешь, потому что грязь-то не снаружи, милый, а внутри...".

Нет, грязи никакой не было, но вместо счастья и удовольствия я ощущал только опустошение, словно после долгой и бесполезной физической работы. В душ после Хили мне тоже не хотелось, тянуло в сон, и я отключился еще до того, как моя жена вернулась из ванны, успев только подумать, что Глеба надо навестить... обязательно... но как-нибудь в другой раз.

* * *

Донесся шум винтов, но не тот, что пригрезился мне в трубе после бесконечного подъема, а другой, реальный, и, выглянув в окно, я увидел в светлеющем небе вертолет. Он кружил над территорией, не снижаясь - только наблюдая, и мне показалось, что я вижу перекошенное лицо пилота за стеклом кабины. Ручаюсь - ему такая картина представилась впервые в жизни.

Внизу шел настоящий бой, и раскаленная его граница все никак не могла приблизиться к осажденному зданию, на втором этаже которого, в пустом зале заседаний, я стоял, без сил уткнувшись лбом в оконную раму. Схватка словно застыла на месте: с нашей стороны - огромная, совершенно неуправляемая человеческая масса в одинаковых темных робах, а с другой - такие же одинаковые зеленые солдаты в мокро отливающих касках. И тех, и других было много, примерно поровну, и это зловещее равновесие вдруг испугало меня - и сильнее всего, что мне уже пришлось увидеть. Я подумал: а если войска отступят постепенно к воротам, к железной дороге, к городу? Против лома нет приема, как сказал Голес. Потом он, правда, добавил: "То есть против шила". Если расширить: нет приема против жестокой физической силы толпы, никакой логикой не постичь ее действий, никаком умом не понять. А пули, водометы, слезоточивый газ нельзя применить в городе с двухмиллионным населением. Что же остается? Спалить спецзону полностью каким-нибудь направленным взрывом - вместе с нами, живыми?..

Я представил: там, снаружи, за плотным кольцом войск, просыпаются люди, разбуженные не мирными своими будильниками, а воем сирен гражданской обороны и ударами в рельс на каждой пожарной вышке, матери в испуге бросаются к детям, мужья - к женам, сестры - к братьям, кто-то судорожно звонит лучшему другу, чтобы узнать, все ли с ним в порядке, кто-то - любимой девушке или стареньким родителям, школьные учителя, собравшись кружком, пишут от руки объявления об отмене занятий и вешают их над дверями, на фабриках и в учреждениях спешно отпираются комнаты химзащиты и входы в убежища - на случай непредвиденной беды. Весь город, как одно живое существо, испуганно прячется в норку, чтобы переждать грозу, а по улицам без всякого специального распоряжения идут колонны военной техники, маршируют все новые солдаты...

А все-таки - что же случилось? Почему - именно сегодня, девятого февраля, в пятницу?..

Я огляделся и сразу увидел то, что искал - радиоприемник. Он висел немой черной коробкой в углу, над столиком с графинами и стаканами, и я шагнул к нему, глядя в решетчатый рот динамика, как в омут. Сейчас. Радио не соврет - оно просто расскажет не всю правду. Совсем как я. Но и это будет немало.

– ... будет не надо!
– с полфразы заорал незнакомый голос, стоило мне ткнуть кнопку. Я испуганно убавил громкость.
– Не допускайте инспекторов в ваши квартиры! Никаких инспекторов! Они не имеют права вмешиваться в вашу личную жизнь!..

Я вздрогнул и отступил, прижимая руки ко рту, чтобы не закричать, но ужас хлестал через край, и я почувствовал: еще секунда, еще слово из черной пасти радио, и паника лишит меня рассудка. Это было нереально, дико, страшно - то, что я услышал. Словно темная, покрытая жестким волосом лапа с острыми когтями вдруг полоснула по детскому лицу - вот как это было. И ни выхода, ни надежды - лишь клокочущий чужой голос:

– Немедленная отмена продовольственных талонов! Расчет только на деньги, никаких норм и карточек, никакого учета! Отстаивайте свои права, граждане, требуйте справедливого распределения!.. С сегодняшнего дня все талоны объявляются недействительными!..

– Заткнись!
– непослушным голосом прошептал я.

– Отмена цензуры во всех областях деятельности! Вы имеете право открыто выражать свое мнение, каким бы оно ни было! Имеете право собираться в любом месте и с любой целью! Сво-бо-ду собраний! Сво-бо-ду!!!

– Заткнись!..
– я застонал, не в силах подойти и выключить приемник.

– Взрослые! Защитите своих детей от произвола пионерской организации, оглупляющей юные мозги! Займитесь сами их воспитанием, не давайте насаждать мертвую идеологию! Немедленный запрет любых молодежных объединений! Немедленный запрет деятельности Всеобщей Партии Социализма! Однопартийной системе - НЕТ!!!..

– Ну, пожалуйста... пожалуйста, прекратите...
– я почувствовал горячие слезы, они текли даже из больного глаза, причиняя невыносимую, обжигающую боль.

– Граждане, ваша свобода - в ваших руках! Нет - произволу военных и государственных чиновников! Нет - системе жесткого распределения! Нет - издевательской пирамиде служебных рангов! Нет - унизительной системе соцобеспечения! Не отдавайте своих стариков в приют! Не позволяйте инспекторам наклеивать вам ярлыки! У свободного человека нет и не может быть статуса - он ЧЕЛОВЕК!!!..

"Этого не может быть...
– в ледяном оцепенении подумал я, опускаясь на первый попавшийся стул, - никогда - у нас - такого не может быть... Это же конец всему - если правда. Останется только умереть".

Голос все кричал из динамика, захлебываясь издевательской, торжествующей, победоносной силой:

– Нет - государственной собственности! Вы имеете право быть хозяевами своей земли, своих жилищ и предприятий! Нет - информационному заслону! Вы имеете право знать, что творится в окружающем мире! Нет - официальной пропаганде! Нет - невежеству! Долой режим, при котором за мелкую ссору люди попадают в спецбольницы на психообработку и выходят оттуда бессловесными растениями! Нет - психообработке! Вы сами можете решить свои проблемы!..