Белые волки Перуна

В городке, похоже, праздновали победу, а потому не враз сообразили, кто ломится тараном в их ворота, а когда в ум вошли да бросились на стены, городские ворота уже треснули и разлетелись в щепы. Вместе со Стрибоговым пухом ворвались в проделанный пролом неудержимым вихрем озверевшие от холода и ненависти Владимировы мечники. Кто из ливов с мечом стоял, тот с мечом и пал, а кто был без меча, то и того не пощадили.

В крутой круговерти киевских мечей и Стрибогова пуха пало до трёх тысяч ливов, а тем, кто уцелел, надеяться было не на что. Князь Луц, детина ражий, дрался отчаянно и снёс не одну голову, но воевода Ладомир его всё-таки достал и отсёк ему мечом полдесницы.

У князя Владимира при виде покалеченного, но ещё живого Луца скулы свело от ярости. Не сразу поняли окружающие, что он пролаял:

– Это ты побил моих людей, пёс?

Луц, даром что исходил на кровь, но зениц ненавидящих не отвёл от киевского князя:

– Не тот пёс, кто своим трудом живёт, а тот пёс, кто чужим добром кормится.

– Сжечь, - крикнул Владимир.

Пьяная от крови дружина с охотою взялась за дело. Всё, что успели вынести, вынесли, а остальное пожрал огонь. В том числе и самого Луца, которого Владимир повелел бросить в огонь живым вместе с чадами и домочадцами.

Великому князю возразил плешанский воевода:

– В Луце ты волен, князь, а его жёны и дети тепёрь мои. Это я в бою посёк Луца. Чужой добычей ты не вправе распоряжаться, Владимир.

Так и стояли перед занявшимся огнём Луцевым домом князь и воевода, царапая друг друга глазами.

– И в мести нужно знать меру, - негромко сказал Ладомир.
– Не то захлебнёмся в крови.

Что верно, то верно - в этом княжьи ближники были согласны с плешанским воеводой. Да и зачем попусту переводить людей, если тех же женщин и детей можно продать с выгодой. От запылавшего городка пошёл нестерпимый жар, тут не только спорить, но и стоять стало невозможно, а потому, наверное, князь махнул рукой и первым поскакал к воротам, кашляя от едкого дыма.

После взятия Луцева городка разорили всю округу. В полон брали только молодых и крепких, а таких нахватали до тысячи. Если гнать их по лесу до Двины, то потребуется не меньше месяца, а в живых мало кто останется. Об этом Владимиру говорили и Шварт, и Ратша, и Ладомир. Владимир скосил недовольно глаза на плешанского воеводу, но советам внял:

– Воеводе Ладомиру ждать здесь с добычей весны, а по весне, добычу распродав, вернуться на Двину.

Ладомир в сердцах едва не сплюнул князю под ноги. Какой из него к лешему торговец, да и прокормиться самим, а тем более прокормить полон в разорённой земле было просто невозможно. Не мог князь этого не понимать. Ясно, что Владимир гневен на плешанского воеводу, но так вот бросать горстку людей в холодном поле среди враждебных племён - это не княжий поступок. Вслух Ладомир ничего не сказал, понял, что бесполезно.

А ближники княжьи решением Владимира довольны. Изяслав, даром что сопли до пояса, а и тот щерится. Быстро щенок забыл Ладомирову ласку и ныне уже огрызаться готов - не рановато ли?

На том и ушла с ливонских земель киевская дружина, ударив копытами коней в чужие осквернённые насилием сердца. А Ладомир остался со своими мечниками в чистом поле, имея на руках больше тысячи больных и обмороженных людей, которых даже накормить было нечем.

Для Изяслава этот напуск на Луцев городок был первым, где ему пришлось столкнуться со смертью и кровью и испытать при этом дикий страх. Мог бы и голову потерять, кабы не расторопные мечники, за спинами которых он схоронился от озверевших в своём безнадёжном отчаянии ливов. Никто на этот страх Изяслава не обратил внимания, никто не ждал подвигов от семнадцатилетнего парнишки, брошенного с размаху в кровавую лужу, но сам молодой боярин вслед за страхом испытал и жгучий стыд. А потом пришла и чёрная зависть к Ладомиру, который на глазах у всех поверг самого Луца, смотревшегося горой необоримой.

Этот свой страх Изяслав потом вымещал на смердах в разоряемой Великим князем округе. Серьёзного сопротивления никто не оказывал киевским мечникам, и это уже была не сеча, а кровавая потеха. И вновь столкнулся Изяслав с Перуновыми Волками. Тёмнобровый Войнег отбил Изяславов меч, направленный в голову перепуганного лива, и сказал при этом, кривя насмешливо губы:

– Легче, боярин, каждая тварь жить хочет, а человек тем более.

За Изяслава тогда вступился Владимиров любимец Шолох, вместе и облаяли они нахального Волка, который в ответ только плечами пожал. С Шолохом и еще одним княжьим дружинником завалили они какую-то жёнку на сеновале. Здесь уж Изяслав не сплоховал и показал боярскую прыть. От женщины пахло молоком и пожухшими травами, и брыкалась она недолго, рассудив, видимо, что с тремя мужиками ей не совладать.

Князь Владимир ушёл из земель ливов, потешившись вволю, кинув там плешанского воеводу с сотней мечников. Поначалу Изяслав обрадовался такой незадаче Ладомира, потом призадумался, каково будет плешанским мечникам выбираться из тех земель. Но сомнения его развеял боярин Шварт, с которым Изяслав сошёлся ближе всех:>br> - Если сгинет плешанский воевода, то какая тебе в том печаль? Великий князь посадит тебя на его место.

Может, шутил Шварт, а может, и нет. Годы у Изяслава для воеводства небольшие, но ведь и Ладомир, когда садился в Плеши, был всего тремя годами старше. А Изяслав всё-таки не древлянский изгой, а старший сын первого на Киевщине боярина, чью вотчину и место он унаследует в свой черёд. Так что шутка Шварта вполне могла обернуться правдой. Князь Владимир привечает Изяслава, на пиру его сажают среди ближников, даром что старшина этим недовольна. Великий князь ценит верных людей - так сказал Изяславу всё тот же Шварт. И кто за Великого князя горой, того и величать будут. А ядовитых гадюк на своей груди греёт только уж очень глупый человек. Вот так Ярополк грел боярина Блуда, а тот подставил его под мечи. Князь Владимир поумнее брата. А если и дальше жить по дединым обычаям, то будешь зависеть от каждого непутёвого смерда. Мало ли что черный люд захочет крикнуть на вече - неужто князь всем кланяться должен? Оттого и нет согласия на наших землях, что каждый норовит играть в свою дуду, не слушая княжьего слова.

Пока из земель ливов выбирались в земли ятвягов, было у Изяслава время подумать о многом. А путь этот оказался труден. Сначала подмораживало, а потом развезло землю так, что кони в ней вязли чуть не по самые бабки. У Изяслава зуб на зуб не попадал, и в седле его качало от недосыпу и усталости. В другой раз Изяслав непременно простудился бы, а тут за две семидницы не чихнул ни разу, и даже сам себе удивился.

К возвращению князя в ятвяжский град по Двине уже пошёл лёд. А от всех окружающих земель послы заключили ряд, признав за Великим князем Киевским верховную власть и право взимать подати. И торговать здесь купцам киевским, новгородским и прочим с земель Владимиру подвластных, свободно, и никому не чинить им в том препятствий.

А про то, что Перуну в этих землях быть главным, Владимир даже не заикнулся. От Велнясовых волхвов он принял дары, и сам принёс жертву Рогатому богу. Вся бывшая в походе старшина призадумалась. А воевод Бирюча и Плещея на прощальный пир звали последними и сажали не по заслугам в конце стола. Можно было бы это принять за бесчестье, если бы ныне шло всё как прежде, но у Владимира свои доводы - тех, кого больше люблю, тех ближе и сажаю. К Ратше и Шварту давно успели притерпеться, а тут, извольте, новые ближники у Великого князя: боярин Басалай и совсем уж мальчишка Изяслав, сын Ставра. Воевода Добрыня и тот водит бровью на княжьи причуды, но помалкивает. А остальным прочим и вовсе перечить не с руки. Тем более что Владимир опять в удаче. Впрочем, в этом походе редкий мечник не разжился, а о боярах и говорить нечего. Ладьи до того перегружены, что вот-вот уйдут нырками под воду. А раз от князя старшине и дружине такой прибыток, то пусть почудит немного. Всё же годы его молодые, а оттого в характере вздорность.

Добрыня при расставании попенял слегка на эту вздорность Владимиру. И особенно на то, что бросили плешанского воеводу в чужой земле без поддержки. С этого каприза может приключиться большая беда.

Князь в ответ только передёрнул плечами:

– Эта земля теперь под моей рукой, а Волку на то и даны клыки, чтобы при нужде отбиться. А на ближников Перуна я зол - не испросив моей воли, они разорили Велнясов горд.

Добрыня на сестричада посмотрел с удивлением:

– Так тебе в этом только польза, князь. Уцелей Криве, чего доброго, пришлось бы ратиться не на шутку.

– Потому и спустил Волкам их напуск, что был он к моей выгоде, а иначе разговор пошёл бы совсем другой, - зло сверкнул глазами Владимир из-под надвинутой на лоб бобровой шапки.

Стояли на пристани, продуваемые ветром, от которого Добрыня ежился в своём теплом кожухе. А Владимир словно бы не замечал холода и щурился на дядьку синими глазами из-под нахмуренных бровей. Только тут понял Добрыня, что Владимир здорово изменился за два года и больше не нуждается в дядькиных советах. И наверное, к лучшему, что расстанутся они на ятвяжской пристани и один уйдёт в Киев, а другой - в Новгород.