Белый Андрей. Собрание стихотворенй. 1914

– Не завидую вам.

– А то как же: товарищи, знаете, образованием там занимаются; этот прочел себе Бокля, а тот - Чернышевского... Мне заикнуться нельзя, чтобы книжки иметь: все сиди да долби; а чтоб книжку полезную, нужную...

– Бедный мой!

Кончик коленки просунулся из-под коротенькой юбочки.

– Нет никаких развлечений: в театры не ходят у нас; ну я все-таки, знаете, много читаю: хожу на Сенную, в читальню Островского - знаете. Не посещаю гимназии: после приходится лгать, что в гимназии был.

Митя пристальным глазом вперился в коленку: она - беспокоила.

– Что же, Митюшенька, - вы без вины виноватый.

Оправила юбочку.

– Ибсена драму прочел, - ту, которую вы говорили.

– "Строителя Сольнеса"?

– Да.

– Ах, вы, милый уродчик, - звучал ее гусельчатый голосочек, - запущенный; у, посмотрите: вся курточка - в перьях.

Лизаша нагнулась: и - слышал дыхание.

– Дайте-ка, - я вас оправлю: вот - так.

И - откинулась; и, поднося папироску к губам, затянулась, закрыв с наслаждением глазки.

– Я верно поэтому вас приютила: такой вы бездомный.

Сидела с открывшимся ротиком:

– Вы и приходите - точно собачка: привыкли.

Откинула прядку волос; и - добавила:

– Нет, у русалки моей вы бываете, - не у меня.

Прикоснулася ручка (была холодна, как ледок).

– Мы с русалкой моей говорили про вас.

Померцала глазами - на Митю.

К 1000 азалось, что там соблеснулися звезды - в Плеяды; Плеяды - вы помните? Летом поднимутся в небе; и поздно: пора уже спать.

Поднялась атмосфера мандровской квартиры; ведь вот - говорили же:

– Дом с атмосферой.

В гостиной опять зазвонили ключами; ключи приближались: звонили у самой портьеры: казалось, - просунется очень подпухшей щекою мадам Вулеву; но ключи удалялись; ключи удалились.

– Несносно.

Лизаша головку просунула в складки:

– Ушла.

Атмосфера потухла: ничто не сияло.

И слушали молча, как там ветерок разбежался по крыше: Лизаша тонула в глазах, - своих собственных; в пепельницу пепелушка упала: глазок прояснел:

– Ну и - дальше?

Зачмокало:

– Переэкзаменовка, опять-таки, - в августе этом была: ну, - я скрыл.

– Ай-ай-ай!

– Вы, Лизаша, простите, что - так говорю; мне вы, знаете, хочется высказать вам наконец, - искал слов, - то и се, а с отцом говорить: сами видите; мать же - бог с нею... Надежда, сестра, - и зафыркал: - Надежда...

Потупился: странно, что Надю, сестру, он считал недалекою; дураковато стоял перед нею; такой дурноглазый; и - силился высказать; нет: рот дрожал, губы шлепали: чмокало, чавкало.

Тщетно!

14.

Карета подъехала.

С козел мехастый лакей соскочил, поправляя одною рукою цилиндрик; другой открыл дверце.

И тотчас слетела почти к нему в руки, развивши по ветру манто, завитая блондинка (сквозная вуалечка); губки - роскошество; грудь - совершенство; рукой придержав в ветер рвущуюся, легкосвистную юбку, прохожим она показала чулочки фейль-морт, бледнорозовый край нижней юбки, вспененный каскадами кружев.

И скрылась в подъезде под желтым бордюром баранов, у бронзовой, монументальной доски, где яснело:

"Контора Мандро".

– -------------

Доложили:

– Мадам Миндалянская: просит принять.

Эдуард Эдуардович стал выпроваживать; Грибиков же, зажавши картузик, пошел дерганогом, столкнувшись у двери - с мадам Миндалянской.

Вошла.

Самокрылою прядью с нее отвевалось манто; складки шелка дробились о тело; огромная шляпа подносом свевала огромные перья; прическа - куртиночка; вся толстотушка; наполнилась комната опопонаксами:

– Эва Ивановна: вы ли?

Профиль - божественность; грудь - совершенство.

...............

В проходах пассажа, - под тою же вывеской "Сидорова Сосипатра" блистала толпа: золотыми зубами, пенснэ и моноклями.

Кто-то уставился в окна, съедая глазами лиловое счастье муслинов, сюра, вееров; здесь же рядом - сияющий выливень камушков: ясный рубин, желтоливный берилл, альмантин цвета рома и сеть изумрудиков; словом - рулада разграненных блесков; и липла толпа, наблюдая, как красенью вспыхнет, как выблеснет зеленью: вздрогнет; и - дышит.

Прелестно!

Брюнеточка, прелесть какая, косится на блески; а черный цилиндр, увенчавшись моноклем и усом, в кофейного цвета мехах нараспашку, - косится на блеск ее глазок; из двери - прошли: горбоносый двубакий, в пенснэ и в кашнэ с перевязанным, малым футляром (своей балерине); и - дама седая, сухая, пикантная: шляпочка - током; и - лаковый сак.

Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, брадые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах, и в кофточках - справа налево и слева направо.

Шли - по-двое, по-трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками - сумочки, хвостики меха, боа; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли - на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.

И за ними за всеми - кареты, пролетки, ландо.

Дама, спрятав в огромную муфту лицо, пробежала из светом разъятого места к квадратному головаку авто, приподняв свою юбку, плеснувшую шелком дессу; а за ней пробежал господин, прижимаясь перчаткою к уху; шоффер, обвисающий шкурой, вертел колесо; головак, завонявши бензином, вскричал.

Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушкою розовой, резал поток вороной белогривым своим рысаком, пролетая туда, где кончался Кузнецкий и где забледнели ослабшие светочи: в зеленоват 1000 ое потуханье.

15.

– Вы, Митенька, лжете сознательно; я вот - не лгу: да и лгать-то - кому?

Перед "богушкой" лгать?

Привскочила: мерцала глазами.

– Перед "богушкой" лгать не могу!

И на легких подушечках тепленьким тельцем ее рисовался отчетливый контур: