Белый Андрей. Собрание стихотворенй. 1914
Шрифт:
– И все-таки все во мне лжется.
Плеяды подымутся в небе: пора уже спать; и от звезд отрываешься, чтобы тонуть в утомительных снах; так теперь отходила в свой собственный сон, нерассказанный, мутный, тяжелый:
– Все лжется во мне - оттого, что русалочку я утопила: оттуда - сюда.
И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!) всунула в рот папироску:
– Вы этого не поймете, мой миленький!
Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:
– Оттуда - сюда.
Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской,
– Ах, почем знаю я, - проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.
И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.
– Не понял: что значит оттуда?
Дымок, облетающий, - стлался волокнами:
– Тело на мне как-то лжется, - и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.
Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.
Пепелушка слетела.
– Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь - нет?
Ощутил на руке ноготочек ее:
– Оцарапаю вас.
И - придвинулся; но отодвинулась; и - заиграла русальной косою.
– Сидите спокойно, вот так.
Вдруг повисла головкою:
– Время, сплошной людоед, - поедом ест людей: неуютно!
– Откуда про это вы?
Глянула заревом глаз:
– Это мне рассказала русалочка.
Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот интегральчик; вот - модуль... Откуда!
И он потянулся рукой за бумажкой:
– Вы что?
– Да бумажка.
Увидела, выхватила:
– Мне отдайте: мое.
– Погодите: тут почерк отца.
Перехватывал; но - оцарапала.
– Ай!
– Вы не суйтесь.
– Нет, как появилась бумажка?
Лизаша слукавила:
– Сами оставили вы - в прошлый раз: из кармана упала... Ах, увалень!
Странно - опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у "богушки"? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась. Зачем это делала? Вот и она солгала - неожиданно: не для себя, а для... Разве для "богушки" ей надо лгать? Разве "богушка" лжет? и - стояла над бездной.
Вперялася в бездну.
Тогда за портьерой раздался отчетливый громкий расчмок.
Митя понял, что кто-то там есть; посмотрел на Лизашу, которая, встав, померцала на Митю: сквозь Митю; тогда обернулся и вздрогнул, увидевши станистый контур Мандро: будто с сумраком вкрался своим протонченным лицом, протонченным до ужаса.
Быстро вошел, седорогий, бровастый и станистый, чуть поводя богатырским плечом, оттянувши перчатку, губу закусивши, имея от этого солоноватое выраженье, которое он постарался степлить.
Бросил взгляд на Лизашу, на Митю: сказал долгозубою челюстью:
– Здравствуйте.
Мите казалось, что брови нарочно он углил: открыл электричество: ясно сияющий камень лампады, спустившейся сверху, поблескивал.
– Вы в
темноте - с Лизаветою Эдуардовной; кажется, - вы предаетесь мечтаньям?– запел фисгармониум.
Но из-за звука глядел гробовыми глазами, умеющими умертвить разговор.
– Я русалочкой вашею, нет, - недоволен, сестрица Аленушка, - быстро рукою чеснул бакенбарду; насвистывал что-то.
И - сел.
И сидение это мучительно виделось им обсиденьем каким-то: здесь кто-то кого-то обсиживал: Митя ль Лизашу? Лизаша ли Митю? А может быть, сам фон Мандро их обоих; припомнились толки, что будто бы он позволяет себе слишком много с одной гимназисточкой: и - называли подругу Лизаши.
Еще говорили, что был он когда-то причастен к содомским грехам.
1 1000 6.
– Пожалуйте кушать.
Мандро поднялся; и - несладко взглянул:
– Кушать, кушать идемте.
И фиксатуарные бакенбарды прошлись между ними - почти что сквозь них.
Проходили в столовую, где прожелтели дубовые стены: с накладкой фасета: везде - желобки, поперечно-продольные; великолепный буфет; стол, покрытый снеговою скатертью, ясно блистал хрусталем и стеклом; у прибора, у каждого по три фужера: зеленый, златистый и розовый; ваза; и в ней - краснобокие фрукты; и - вина; и - сбоку, на маленьком столике яснился: холодильник серебряный.
– Суп с фрикадельками, - смачно сказал фон Мандро.
Он засунул салфетку за ворот: умял; и взглянул на Лизашу - с заботливой и с неожиданной лаской:
– Не хочется кушать?
– Ах, нет:
– Вы б, Аленушка, хлорал-гидрату приняли.
Лакею дал знак: и лакей, обвернувши салфеткой бутылку, ее опустил: в холодильник.
– Да, да, молодой человек: фрикаделька... Что я говорю... Познается по вкусу, - и пальцами снял он помаду губную, - а святость - по искусу.
Пальцы помазались.
И завлажнил он глазами - такой долгозубый, такой долгорукий, к Лизаше приблизился клейкой губою.
Ответила: сверками.
Вот перекинулся он к Вулеву:
– Как с летучею мышкой, мадам Вулеву?
– Наконец, догадалася я, Эдуард Эдуардович, - сунулась быстро она, - это Федька кухаркин поймал под Москвою: и - выпустил: в комнаты... Я же давно замечала: попахивает!
– Попахивает?
И с особенным пошибом молодо голову встряхивал он, заправляя салфетку.
– Что ж вы, молодой человек, - не хотите тетерьки: вкусите ее... Мы вкушали, от всяких плодов, когда были мы молоды.
И обернулся к тетерьке.
Лизаша ударила кончиком белой салфетки его:
– Вот же вам!
Он - подставился.
С явным вкушал наслажденьем тетерьку: тянулся к серебряному холодильнику он: за бутылкой вина; и Митюше фужер наливал - до краев: золотистой струею.
Тянулся с фужером: обдал согревательным взглядом: но взгляд - ледянил; и вставало, что этот - возьмет: соком выжмет:
– Так чокнемся!
Он развивал откровенность.
Так было не раз уже: будто меж ними условлено что-то: а если и нет, то условится; это - зависит от Мити; Лизаша - ручательство: впрочем, - условий не надо: понятно и так.