Белый, белый снег… (сборник)

И стало у меня две собаки, да каких! Совсем как в той поговорке: не было ни гроша, и вдруг – алтын.

В последнюю субботу сентября взял я их с собой на охоту. Мне не терпелось узнать, смогут ли они работать вместе.

В лесу было сумрачно и тихо. Едва рассвело, повалил снег. Собаки рыскали в поисках зверя, но тщетно: все утрешние следы были засыпаны. Заяц лежал плотно – он всегда боится первого снега.

Я проходил до обеда, но никого поднять так и не смог. Остановившись у ручья, вскипятил чайку, наскоро перекусил. Пора было поворачивать назад.

Все кругом побелело от снега, а он падал и падал.

Проходя редким ельником, краем глаза заметил в стороне какое-то движение: показалось, будто косач слетел и пошел низом. Но едва я подумал об этом, как разом – словно дизель запустили – взревели собаки.

Гон пошел вдаль, описывая правильный круг – «Пи-пи-пи-и!» – заливисто, взахлеб, тонко голосила Пальма. «Га-а-ав, ав-ва-а-ав!» – густым басом подпевал Полкан.

Собаки работали превосходно: ровно, без сколов, на одном дыхании. Я стоял, прислонившись к дереву, слушал, и все во мне трепетало от радости. Должно быть, те же чувства испытывает завзятый меломан, попавший на концерт любимого исполнителя.

Зайца я, конечно, прохлопал – он прошел чуть правее, крутанулся по старым следам и, запутав собак, исчез. Но что – добыча!.. Куда важнее было сознавать, что давняя мечта, наконец, сбылась: теперь я имел свой собственный «смычок».

Поначалу гончие мои были далеки от совершенства. Они не могли подолгу держать зверя, и часто гон прекращался после первого круга. Однако время шло, раз за разом они становились все настойчивей, вязче, и к началу третьего сезона самый хитрый заяц не мог сбить их со следа.

У охотников-гончатников считается недостатком, если собака отдает голос на «жировке». По классическим образцам она должна делать это только после того, как поднимет косого с лежки. Пальма отступала от общепринятых норм: едва попав на старый след, она тут же, редко и глухо потявкивая, давала об этом знать. Чем «горячее» становился след, тем тоньше и чаще взлаивала она. Наткнувшись, наконец, на заячью лежку, Пальма заходилась в пронзительном визге и, рыдая на самых высоких нотах, бросалась в погоню… Глядя на нее, отдавать голос задолго до подъема приучился и Полкан. Возможно, опытные гончатники меня осудят, но мне это нравилось: не надо было подолгу ждать пропавших неизвестно где собак, не надо было, заслышав вдали приглушенный лай, ломиться через заросли, догоняя сходящий со слуха гон – четвероногие помощники приводили меня к самой лежке, и оставалось только правильно выбрать позицию.

Но не каждый раз все шло гладко. Случалось попадать и на многоопытных, стреляных зайцев. Такой зверек – настоящее бедствие для гончатника. Спасаясь от преследования, он, в отличие от своих собратьев, не кружит в одном месте, а идет напрямую, километр за километром. Погоня может длиться целый день. Потерять собак при этом – пара пустяков.

Я очень дорожил своими гончими и как огня боялся таких зайцев. Но…

Однажды пошли мы с приятелем на охоту. Пороша была сказочная. На старом вырубе подняли зайца. Собаки викнули – и пошли.

Разбежались по сторонам, ждем. А гон все дальше, дальше… Я забеспокоился, свистнул напарника, и кинулись мы с ним вдогонку.

Долго шли, собак уж и не слыхать стало. Хорошо, хоть следы остались. Кричали, стреляли – ни слуху, ни духу. Вымотались – сил нет: ноги едва передвигаем, в снегу оба, как два снеговика.

Сумерки опустились. Товарищ мой говорит: «Пойдем домой. Завтра собак заберем» – «Нет, – отвечаю, – собак не брошу». Пошли дальше. Гляжу, приятель мой сник: уж и не рад, наверное, что со мной связался. Зачем мучить человека? Вывел я его на дорогу, посадил на попутную машину, а сам – обратно на след.

Совсем темно стало. Я уже и голос сорвал, и все патроны извел – нет собак. Закурил последнюю сигарету. Сижу, думаю: «Все, еще немного – и пойду назад. Не ночевать же в лесу, в самом-то деле!» И вдруг вижу – бегут. Радости было! Сгреб я их в охапку, тискаю, а они хвостами машут и норовят в лицо лизнуть: прости, дескать, не догнали… Пошарил я в рюкзаке, разломил на троих застывшую краюху хлеба, и пошли мы все вместе домой.

Первое время я охотился один, потом ко мне присоединился младший брат. Вдвоем мы исходили вдоль и поперек всю округу: мокли под унылым осенним дождем, мерзли в заснеженном холодном лесу, возвращались с богатой добычей и совсем пустые, но каждый выход на охоту был неповторим – наши собаки дарили нам немало счастливых минут.

Помнится: утро, туман, иней на сухой пожелтевшей траве; березы тихо роняют последние листья; в прозрачном осеннем небе, клин за клином, низко летят гуси, и солнце отражается в их перламутровых подкрылках.

Мы с братом идем редколесьем, шурша опавшей листвой, покрикиваем, взбадривая собак: «Был-был-был! Был-был-был! Был да ушел!» Собаки прилежно обнюхивают землю, снуют туда-сюда.

«Аф!» – подала голос Пальма из мелкого частого осинника.

Останавливаемся. Ждем.

Минуту спустя она взлаяла снова, тоном повыше. Где-то здесь ночью гулял заяц. Двигаемся следом за собаками. Впереди, время от времени, как маяк: «Аф!», «Аф!» Трава полегла, кусты и деревья стоят голые – слышно далеко.

«У-а-уф!» – это Полкан. Словно зевнул спросонок. Значит, уже теплее, лежка близко.

Заяц выбелел, лежит плотно, не хочет без нужды на глаза попадаться. Пока не наступишь – не поднимется.

Вдруг – «Ви-и-и-и!» – разом заголосили собаки, будто с них шкуру живьем сдирают. По зрячему пошли, не иначе.

Брат – на лежку. Я постоял, послушал, куда повернут – и наперехват. Встал в лощинке, где деревья пореже. Ружье наизготовку держу. Рядом куст шиповника: листья облетели, плоды на солнце оранжевыми огоньками горят. Щиплю потихонечку ягоды, косточки сплевываю.

Гон ближе, ближе… Нет, не дошел до меня заяц. Повернул круче, чем я рассчитывал – и на лежку. Ну, там братан стоит, не пропустит. Только подумал – «Бах!»

– Гото-о-ов! – кричит.

Продираюсь к нему сквозь кусты. Он держит за задние лапы вылинявшего беляка. Собаки уже тут, похрустывают аппетитно пазанками [9] . Кисло пахнет сгоревшим порохом. Брат, оживленно жестикулируя, рассказывает, как шел гон, как заяц выскочил прямо на него и как он положил его с первого выстрела.

Перекурив, идем дальше. В ельнике поднимаем второго. Привычно разбегаемся по сторонам, вслушиваясь в то затихающий, то нарастающий лай. Эх, какой гон! Песня…

Этот на лежку не пошел. Отмахал с километр по прямой и закружил возле болота. Двигаемся туда. Когда собак становится слышнее, снова расходимся по номерам, пытаясь предугадать, как пойдет заяц.

Тихо в лесу. Изредка налетит легкий ветерок, пошумит в кронах высоких сосен – и снова тишина. Слышно, как где-то далеко бормочут косачи: словно ручей журчит. Мышь пискнула, юркнув в кучу сухой листвы. Сойка прилетела, уселась на ветку совсем рядом. Поблескивая черными бусинками глаз, с любопытством принялась изучать незнакомый объект. Я шевельнул стволом, и она, оглашая окрестности паническим криком, унеслась прочь.