Белый кафель, красный крест

Бесконечные семинары и проекты по искоренению насилия в семьях, спонсируемые извне, не приведут ни к каким результатам, пока сами женщины будут воспринимать этот факт как нормальное явление. Грустно и обидно за этих женщин и их дочерей. Сегодня привели девочку, изнасилованную под дулом пистолета. Больше всего поразили глаза. Я не знаю, сколько ей понадобится времени ужиться с этим.

Правда, иногда и такое услышать можно:

– Доктор, я так рада, что вы нашли у моего мужа бесплодие!

– Почему?

– Так он столько измывался надо мной, мол, это я ущербная, грозился выкинуть меня из дому! А теперь пусть только пикнет!!!

Но подобное случается редко. Чаще все же мои пациентки запуганные, бесправные. Им нужен ребёнок и только ребёнок. Всем отделением уговаривали двух мамочек на перевязку труб.

Одна, с пороком сердца, еле выжившая в эти (вторые её) роды, орала на врачей, что они насилуют её волю, что она не хочет перевязки, что если она и умрёт, хоронить будет её семья, а не врачи, так какая им разница? А ребёночек – просто ангелочек. А она еле дышит даже вне родов...

Вторая, ВИЧ-инфицированная, рассуждала, что ей всё равно умирать, зачем ещё мучить себя дополнительными процедурами. А пожить дольше для своего ребёнка и не родить ещё одного с возможностью заразить его – это её как-то мало заботит.

Так и не смогли уговорить ни первую, ни вторую. Права человека. Да.

Динка вот всё продолжает бороться за права женщин. По-своему. Она так и не уехала. Зато дело об аборте получило продолжение. Через несколько дней после освобождения Динки из тюрьмы я пришла домой и удивилась звукам на втором этаже нашего дома. Динка была вновь в отъезде, и я не ожидала гостей. Голосов не было слышно, лишь шаги. Я поднялась. На лестнице показалась Динка, выглядела она устало:

– Поднимайся сюда. Мне нужна твоя помощь.

– Ты когда приехала?

– Недавно. Пойдём.

Окна нашей гостевой спальни были зашторены плотными цветастыми занавесками, но солнечные лучи всё равно пробивались сквозь них, разрушая задуманный полумрак. Небольшая комнатка вмещала в себя лишь кровать и стул рядом с ней. Возле кровати стоял пластиковый тазик с водой. На кровати лежала молоденькая папуаска. Она спала. Пышные кудрявые волосы подчёркивали ненормальную худобу девушки, обтянутые кожей скулы. Дина подошла к ней и осторожным движением обтёрла мокрым полотенцем.

– Приподними её, я хочу поменять простыни, они влажные.

Я приблизилась к кровати. От девушки несло запахом гноя и близкой смерти. Да, да, у смерти есть какой-то необъяснимый запах. А может, это просто врачебная интуиция. Я пощупала пульс. Слабый, нитевидный. Слизистые коньюктив – почти белые. Она даже не реагировала на мои прикосновения.

– Кто это?

– Та самая девушка, из-за которой меня хотели упечь за решётку.

– Как это – та самая? И что она здесь делает? Она при смерти, зачем ты её приволокла домой?

– Так и есть. Когда они поймали нас в госпитале на месте, так сказать, преступления, они её тоже, естественно, арестовали. Но кто-то из акушерок успел вручить ей таблетки, вызывающие аборт. Она их выпила, и в тюрьме у неё началось сильное кровотечение. Она бы там умерла. Сегодня рано утром я взяла её под залог.

– Дина, её необходимо срочно везти в больницу. Как я смогу ей помочь здесь? У меня под рукой нет ни инструментов, ни крови, ничего.

– Но, наверное, теперь, когда она умирает, лечить её – легально?

– Я бы и раньше ей помогла так, что комар носа не подточил бы. Но ты же сначала делаешь, потом думаешь. Давай обернем её одеялом и отнесём в машину. Похоже, времени у нас мало.

Молодую женщину мы спасли. Кровь, антибиотики, кюретаж матки, окситоцин. В этой стране смерть оказывает женщинам услугу своим приближением, даёт им право на нормальную медицинскую помощь. В одиночку мы не в состоянии с этим бороться. Можем помочь единицам, а что делать остальным?

Радует, что акушерки меня поддерживают. Они и сами понимают абсурдность сложившейся ситуации. Недавно они буквально грудью встали на мою защиту. Случилось это, когда вождь одного племени пришел ко мне с делегацией делать строгий выговор – не надо, мол, учить их женщин тому, что двое детей – это хорошо, а десять – уже не очень.

Причина весьма простая. «У нас в деревне, – сказал он, – одна забота – как защититься от соседних племен во время межплеменных войн. Если у нас в каждой семье будет по два ребенка, кто будет защищать деревню? Всех перебьют. А если шестьсемь – то половину перебьют, а половина даст отпор. Образование? Зачем оно нам? Земля нас кормит, что ещё надо? Нам нужны люди – чем больше, тем лучше. Здоровье женщины? Главное – чтобы мужчин было побольше здоровых. Иначе нас не будут бояться другие племена. А вы, доктор, вредите нам!»

Делегация имела весьма грозный вид, кабаньи клыки в ноздрях, татуировки. Стало страшновато. Но тут вступились мои помощницы, в один голос дав отпор незваным гостям. Уж не знаю, что они там сказали, но гости ушли, пожав мне руку.

* * *

Я уже поняла, что спрашивать женщин о жалобах здесь надо долго и терпеливо, так как только к концу выяснишь, в чём дело. Но сегодняшний случай – исключительный по содержанию. Женщину направили из одной клиники через другую, в общем, ко мне она попала уже после трёх записей осмотров. Везде написано одно и то же. Кровотечение четыре дня, слабость и т.д.

– Задержка была?

– Да нет.

– На беременность проверяли?

– Нет.

– Деньги на тест есть? Проверим?

– Хорошо.

Дальше спрашиваю. Прикидываю, обдумываю, что с ней делать, и уже в конце задаю вопрос:

– Что-то ещё необычное заметили в своём состоянии?

– Да, доктор. В воскресенье заметила, как выпал ребенок размером в ладонь.

И ни в одном, ни в одном из осмотров не отмечено, что женщина-то была беременна 20 недель! И сама она начинает рассказ с чего угодно, но не с этого! Незначительная деталь... И ведь не скажет, что больно, что страдает. Вообще, любопытно, что папуасские женщины очень терпеливые, они практически беззвучны во время родов. То есть терпеливы к боли, лишь иногда стонут. Крик в родовом отделении – редкость. При этом обезболивание здесь – непозволительная роскошь (я не говорю об операциях, конечно). Про другие страны не знаю, но знаю, что у нас дома, в наших роддомах, крик, а то и истерика во время родов – обычное дело. И это понятно – боль-то ужасная. Непонятно, почему папуасские женщины так стойко терпят её? Неужели настолько привыкли к боли и страданиям с детства, что уже и не замечают?

Впрочем, это характерно для многих развивающихся стран. Когда я работала в Западной Африке, в Гамбии, наблюдала ту же картину. Женщины привыкли терпеть боль. Привыкли не жаловаться. Там я вообще не могла на своих пациенток без боли в сердце смотреть. Ведь более 80% из них подверглись так называемому женскому обрезанию. Им в раннем детстве вырезают либо клитор, либо и клитор и малые половые губы, концы раны затем сшивают или просто складывают вместе, оставляя лишь небольшое отверстие для менструальных выделений. А в день свадьбы вновь разрезают, отдавая мужу для акта любви, который ничего, кроме боли, в женщине, естественно, не вызывает. В Папуа – Новой Гвинее девочек не обрезали, но об этой традиции мне напомнила встреча с писательницей из Западной Африки, которую притащила к нам домой конечно же Динка. Она любила приводить в гости необычных визитеров. На этот раз привела писательницу, Разинат Мухедди, которая собиралась вскоре опубликовать книгу, посвящённую обрезанию девочек. В современной Нигерии эта варварская процедура стала уже редкостью, но проблема всё же ещё не решена до конца. Разинат долгое время работала в сообществах по просвещению женщин о вреде обрезания и накопила немало интересной информации. По её словам, девочкам в Нигерии раньше внушали, что, если они не обрезаны, это видно даже по походке и замуж их никто никогда не возьмёт. Девочки верили, конечно.