Белый кафель, красный крест
Шрифт:
Муж обрезанной женщины часто оставался недоволен её холодностью и жалобами на боль в постели и в итоге требовал у её родни дополнительную плату за такую жену. Кроме того, заканчивалось это тем, что он изменял, причём как раз с теми самыми «грязными», необрезанными женщинами, на которых никто не хотел жениться. Часто Разинат слышала рассказы о том, что женщины, в отчаянных попытках узнать, что же с ними не так, пробовали искать связи на стороне, пить всякие настои, полученные от колдунов, с целью оживить свое либидо. Стремясь поставить изначально во главе угла снижение сексуального желания у женщины, укрепить её верность мужу и тем самым уберечь семьи от разрушения, в итоге сторонники жестокой традиции добились противоположного.
В тот вечер, когда к нам в гости пришла Разинат рассказать о своей книге, меня угораздило привести с собой коллегу, ганийского доктора
Я решила, что доктору Одойа будет интересно послушать писателя со своего континента, но не учла, что её взгляд на проблему может не совпадать с позицией Разинат. И конечно же в разгар пламенной речи Разинат доктор Одойа не выдержала.
– Мы должны положить конец этому варварству, – взывала Разинат. – И мы, и врачи, и общественные деятели. Все должны принять участие. Мы должны действовать через умы людей, привлекая весь мир к проблеме, к осуждению...
– Вы думаете, мировое осуждение поможет? – поинтересовалась Одойа, изломив брови. Её цветастый тюрбан на голове слегка колыхнулся.
Разинат несколько опешила. До этого ей никто не возражал.
– Поможет показать, что африканцы не правы, продолжая эту традицию.
– А судьи кто? Европейцы?
– Но они-то, по крайней мере, не калечат своих детей.
– Вы как-то идеализируете европейцев. Впрочем, как большинство людей, оказавшихся на перепутье культур.
– Но Одойа, – вмешалась я, – ты же не станешь защищать обрезание! Уж кому-кому, как не тебе, знать, к чему это приводит у бедных девочек. Помнишь, как мы обсуждали наших пациенток с зарубцованными мочевыводящими отверстиями? С инфекцией? С кровотечением? А акушерские свищи чего стоят? Или, по-твоему, выведение мочи и кала через влагалище после родов достойная плата за традиции?
– Подожди, – невозмутимо ответила Одойа, поправив рукава необъятного платья. – Это всё понятно. Но давайте посмотрим на это с другого угла. Возьмём тех же безгрешных европейцев, к мнению которых мы так охотно апеллируем. Что они делают со своими детьми? Отправляют двенадцатии тринадцатилетних дочерей под нож – на пластическую операцию, дабы исправить лопоухость, выровнять носик, заменяют здоровые зубы металлокерамикой идеальной формы, а уж чего стоят многочисленные диеты?
– Но это же из чисто эстетических соображений, ради красоты, а не ради ублажения блюстителей безумных традиций, – произнесла Разинат, не понимая, как вообще можно об этом спорить.
– Как посмотреть. Кто сказал, что лопоухость или кривые зубы некрасивы? Общество. То есть общество задало параметры, а люди бросаются следовать этому, даже путём операций. Отбросим в сторону гигиену и условия, в которых это всё делается. Оставим только суть. И обрезание, и косметические операции у подростков имеют единую цель – удовлетворить запросы общества, в котором они живут, улучшить шансы девочки создать семью, в конце концов.
– Ну знаете, доктор, – протянула Разинат, совершенно растерявшись от такого разговора. – Пластические операции хоть делают людей счастливыми, меняя внешность к лучшему по субъективным меркам, а варварское обрезание – только калечит.
Одойа улыбнулась покровительственной улыбкой:
– Счастливыми? Весьма относительно. Пластическая хирургия очень немногих делает счастливыми, потому что чаще всего оказывается, что нос, глаза, грудь – новые, а проблемы всё те же. Никто не именует женщину, которая ради традиционного восприятия «большая грудь, миндалевидный разрез глаз, тонкий нос – это красиво» ложится под нож, – дикаркой или варваркой. Все понимают, что по субъективным причинам ей это необходимо.
Разинат вспыхнула. Она и сама делала пластическую операцию, исправляя форму носа. Специально ездила ради этого в Англию. Счастье её продержалось несколько месяцев, до очередной неудачи в личной жизни. Но ведь доктор Одойа не её имела в виду?
– И потом, – продолжала Одойа, заведясь, – африканская мать отдаёт дочь под нож повитухи, повинуясь тем же страхам за счастье своего ребёнка. Необрезанную замуж не возьмут, и жизнь у неё не сложится, и в общине осудят, и семья изгоем станет. Тут ведь много факторов.
– А мне кажется, – тихо сказала Динка, до этого хранившая молчание, – главное отличие –
это осознанность выбора. Африканских девочек никто не спрашивает. Это ведь не норма.– Нет, не норма. Но уверена, при сложившемся давлении общества они бы соглашались на это, если бы хотели продолжать свою жизнь в рамках их родной общины, выйти замуж, родить детей. Потому что для них это – норма. Все те, кто кричит «ах, дикари!», забывают о праве африканцев на собственную норму.
– И что же, по-вашему, ничего делать не надо? – возмутилась Разинат, скомкав салфетку в руке.
– Надо. Но действовать не простым осуждением и криками «ату!». Надо создать условия, когда это перестанет быть нормой. Когда женщина окажется защищённой и сильной, а значит, не будет в такой мере зависеть от влияния общины. Хотя это очень сложно.
– Но ведь в некоторых африканских странах этого всё же добились, – сказала Динка. – Но начинали не прямо с вопроса обрезания, а с вопросов образования, увеличения количества рабочих мест, укрепления позиции женщины. После этого стало возможным обсуждать и запрещать обрезание эффективно. И есть страны, где это практикуют единицы. Есть, где это осталось в виде наказания за прелюбодеяние, например. Хотя до конца пути ещё ох как далеко.
– Согласна я с вами, Дина, – вздохнула Одойа. – Просто хочу дать вам возможность посмотреть на это с другой стороны. Обвинять легко, а найти эффективный путь решения проблемы – сложно. Дайте женщине образование, работу, экономическую независимость, и она сама начнет решать, что ей делать с собственным телом.
Заметив, что Разинат спасовала и не могла найти аргументов, я сменила тему разговора. А после встречи мы ещё долго говорили с Динкой о том, что такой подход к проблеме, как простое осуждение традиций, не даёт никаких результатов. Трудно быть богом, да, но только ещё труднее не опуститься до банального разделения стран на «первые» и «третьи», примеряя стандарты привычного к миру, который просто не понимаешь.
«Добро пожаловать в рай!» – гласят надписи повсюду в Порту-Морсби. Но это для туристов. Сами папуасы перефразируют приветствие:
– Добро пожаловать в страну неожиданностей!
Пожалуй, соглашусь с ними. Самое интересное, что они, коренные жители Папуа – Новой Гвинеи, не считают, что живут плохо. Они не видят, что по нашим меркам жизнь их просто ужасна. Они никуда не торопятся, не жалуются на жизнь и по-своему счастливы. Иногда я думаю, что им тоже жалко нас – вечно спешащих куда-то, вечно недовольных тем, что имеем, вечно борющихся за лучшую жизнь... Развитые страны помогают развивающимся уже более пятидесяти лет. Ежегодно на среднестатистического африканца, к примеру, приходится около двадцати четырёх американских долларов внешней помощи, что составляет почти половину его годового дохода. Но результат – минимальный. Большая часть денег уходит в карманы коррумпированных правительств, в реальности африканцу остается не больше трёх-четырёх долларов в лучшем случае. То есть ровно столько, чтобы Африка не захлебнулась в нищете окончательно. Гуманитарные организации врываются в развивающиеся страны со своими проектами, пытаясь всё переделать там на западный лад. Но пока это не принесло ожидаемых результатов. Африка – это Африка. Как Папуа– Новая Гвинея – это Папуа—Новая Гвинея. Это действительно другая планета. Другой мир. Мы их жалеем, и это наша ошибка. Если мы поймём, какие они, как они живут, нам легче будет принять, что они просто другие, и это не хорошо и не плохо. Это факт. Мы думаем, что можем изменить их жизнь, переделав под «наши» стандарты. А они не хотят других стандартов. Они хотят лучше жить, но так, чтобы при этом ничего в укладе их жизни не изменилось. Зачем нам, белым, техника, новые технологии? Потому что мы без них, как без рук, уже не проживём. А они проживут. Они поприветствуют цивилизацию, но обойдутся и без неё, если так звёзды расположатся. А мы, в частности, врачи, готовы лишь предложить свои знания, свои руки, чтобы помочь вылечить тех, кто в этом нуждается. И обучить других, не ломая их, оставив после себя команду обученных специалистов, способных продолжить налаженную нами работу. И тогда можно будет уехать домой с легким сердцем, завоевав уважение и признание, с чувством громадного удовлетворения от проделанной работы и с любовью к стране, где провёл не один год и вылечил не одного пациента. Эти страны становятся словно бы частью твоего существа. Хотя, возможно, о тебе самой никто и не вспомнит через пару лет – всё равно крупица тебя останется там, и однажды ты опять соберёшь чемоданы и сядешь в самолет...