Белый кафель, красный крест
Шрифт:
Дело в том, что менты (плохие, естественно, которые оборотни в погонах) что делали? Берут человека с улицы, лишают имущества, огуливают рукавицей с песком по затылку пару раз, стакан водки (или чего не жалко) в рот, и в «03» звонят:
– Мы тут невнятного товарища подобрали, а от него пахнет. Не иначе, отравление! Суррогатами алкоголя!
Очень модное слово было. Даже лосьон «Пингвин» им обзывали. А народ пил и нахваливал. Апельсиновый ликёр в чистом виде, только вдвое крепче. Деликатес, если кто понимает, конечно.
В итоге – лечишь интоксикацию, а там череп. Больной помер,
Стараясь не дышать, заглядываю я этому деятелю в глаза. Ну, что и требовалось доказать. Один зрачок больше другого раза в два. Анизокория [4] . Соответственно, череп. Причём ментовского авторства явно.
Теперь быстро. Вызваниваю дежурного лекаря, объясняю про ментовский череп. Тот прилетает, весь в мыле, я звоню в нейрохирургию, все забегали, все при деле. И тут смотрю, доктор заскучал как-то, огонь в глазах погас, даже плечи поникли. Я аж вспотел.
4
Анизокория – клинический симптом, при котором отмечается разный диаметр зрачков. Чаще всего говорит о черепно-мозговой травме.
– Что, всё?..
– Серёжа, иди на хрен. Я уже вторые сутки на работе, а ты меня дёргаешь. Даже пожрать не успел.
– A череп? Там же анизокория такая, что...
– Слушай, ты эту свою анизохерию нашёл, ты её и лечи.
– ???
Подскакиваю к каталке. Веки мужику раздвигаю, смотрю. Так вот же она! Не делась никуда. Не ошибся, не показалось. Клиент живой ещё, слава Б-гу.
И тут усталый доктор, с тоской на меня глядя, подходит к товарищу с другой стороны.
Дальше попробуйте поставить себя на моё место.
Врач, склонившись над телом больного, медленно достаёт из кармана психиатрический ключ. (Hа самом деле, ручка дверная обыкновенная. Страшная вещь в умелых руках.) Медленно раздвигает больному веки. Медленно, но сильно, бьёт его ключом в глаз. Tихий, надтреснутоглухой звук заметался между стен приёмного покоя...
Глаз был стеклянный. Соответственно, анизокория у него была хроническая. По жизни. А я начитался учебников и полез спасать человечество, не дав доктору нормально пообедать. За что и был наказан, схлопотав наряд вне очереди в виде командировки за портвейном по морозу.
Напряжённее всего работалось в праздничные дни.
Pасскажу, как мы новогоднюю смену работали. Году в 88-м. Или 87-м. Не помню точно, да и не важно это. Какие-то отдельные моменты ужe и не вспомнить, но атмосферу праздника передать попробую.
С утра – подготовка. Все топчаны из отсадника вон, каждый квадратный сантиметр на счету. Сейф вычищен. Ручки шариковые, пять штук. Должно хватить. Так, мешки для одежды, зонды, диагнозорасширитель, ремни. Чего забыли?
Ага, маркеры. Вроде всё.
– Лар, времени сколько?
– Три.
– Ну, сейчас начнётся.
Накаркал, однако.
– Серёга, принимай. Интоксикация алкогольная.
– Понеслась!
...
–
Алё, «скорая», охренели совсем! Куда тащишь! На пол клади!– Сергуня, в дальний угол его, перегружать замахаешься потом.
– Лар, записывай! Неизвестный номер одиннадцатый, ватник синий, брюки коричневые, без обуви.
– Я те сейчас повыступаю, а ну лёг!
– Эй, четвертая станция, чё за бабушка? Какое сердце?!! Это не к нам, это за угол, не мешай...
– Серёж, сколько машин в очереди?
– Семь вроде. Не, вон восьмая.
– Перекур, позвони, чтоб чаю принесли.
– Да сами вы обалдели чай пить, не колышет меня твой вызов! Да на, только он без сахара.
...
– Ларк, пиши. Неизвестный номер... Стоп. Как фамилия? Ларис, Михайлов он, говорит.
– Да по мне хоть Пердыщенко-Задунайский, лишь бы утром вспомнил, кто он.
– Двадцать вторая, это что за фигня? Какой суицид? До завтра подождать не могла? Ну ё.., двенадцать машин в очереди.
– Сколько у нас всего?
– Сорок шесть, двадцать семь неизвестных.
– Намана... Эй, у вас клиент убегает! Хехе, шутка! Сам туда иди! Угу, и тебя с праздничком!
– Ларис, отсадник полный.
– Кого можно – на бочок, ноги заплети, ещё влезет. А нет – вторым слоем.
– Времени сколько?
– Полвосьмого. Вечера.
...
– Чего у вас? Ага, привет. Так, мужик, быстро раздевайся. Что? Дома будешь женой командовать!!
– Да ты чё! Я ж водила из бригады. Суицид вон привезли.
– Извини, братан, не признал. Так, мужик, быстро раздевайся. Что? Дома будешь женой командовать!!
...
– Ларк, неизвестный номер пятьдесят один, куртка чёрная, джинсы, ботинок один, чёрный.
– Стильный мужчинка. Вон в уголок его, где ещё не наблёвано.
– Да тут везде наблёвано.
– Неизвестных – шестьдесят четыре. Штабелем. Отпустили сколько?
– ХЗ, утром проверим. Ты где номера писал?
– Да где придётся. На руках, на лбу. Маркеры хорошие, несмываемые. Разберёмся.
– Полпятого утра. Скоро выписывать начнём.
– Не говори. Давай хоть по бутерброду съедим.
...
Девять утра. На полу – последний мальчик из выписных. Лет шестнадцати. В костюме. С галстуком. Хороший, домашний, только никакой. Бывает, первый раз, наверное, так нажрался. Ну да ладно, папа ему, бедолаге, дома всё объяснит.
– Эй! Давай-ка вставай! Всё, домой! Домой! Ножками! Алё-о!
– Всё! Я сказал – ВСЁ!
– Чё всё?! А ну завязывай хамить! Встал – пошёл!
– Я... не хамлю. Я... Всё, говорю, ВСЁ!!! Никаких больше Новых го'дов!!!
– М-да. Тут ты прав...
...
Или вот – 8 марта. День особенный. Потому что российские эмансипированные тётки так отрывались наравне с сильным полом, что временами его даже перепивали. Не то чтобы они в другие дни тушевались, но 8 марта – это было святое в плане нажраться и загреметь к нам с алкогольной интоксикацией. Я, как вы понимаете, достаточно специфическую социальную прослойку имею в виду. И хоть никакого эстетического чувства её представительницы не вызывали, в праздник отношение к ним смягчалось. На запахи источаемые невзирая. Какие ни есть, а всё ж – дамы! Их день.