Белый отель

«Пожалуйста, осторожней, я не должна забеременеть», — шепнула она. В темноте сверкали белки ее глаз, они казались белее, чем снежинки. Именно так все и может случится, решила она, каким бы странным это ни казалось. Не в удобной постели, когда по небу плывут розы и апельсиновые деревья, а ледяной ночью в пещере, где звезды, обратившись в снежинки, падают сквозь маленькое отверстие в камне. Щеку обожгло ледяное прикосновение. Снежинки — семя Господа, подумала она. Ярость совокупления согрела молодую женщину. До нее доносилось журчание ручьев с вершин, окружающих озеро и белый отель. И все они слились в торжественном гимне, потому что ночь и снег позволили горам встретиться и они пели, как пели, никем не услышанные, киты на рассвете, когда их заметили секретарша и сестра Вогеля.

Юную женщину согревал и обильный снег, наполовину засыпавший их ледяную хижину. За ночь небеса низверглись на землю, все созвездия, все звезды до единой. До нее донесся едва слышный вздох, — первый звук, который издала вселенная при рождении.

Когда настало утро, их покрывал иней и мучил голод; однако пришлось довольствоваться питьем. Чтобы добыть воду, они собирали целые галактики белоснежных звезд, и пили, когда те таяли. Пробившись сквозь сугробы, почти завалившие за ночь вход, они ахнули. Внизу землю полностью накрыл снег. Даже озеро сковал лед. Лишь кое-где проглядывал темно-зеленый покров пихт и сосен. Отель растворился в воцарившейся белизне. В том месте, где он, по их расчетам, должен был стоять, виднелись лишь глубокие сугробы.

«Надо найти способ возвратиться», — произнес он полным безнадежности голосом.

«Ты сам знаешь, что это невозможно», — отозвалась женщина. — «Нельзя вернуться в прошлое, да и зачем? Помнишь, что сказала монахиня: греха нет».

Юноша не ответил, лишь коснулся аккуратно подстриженных усиков, словно убеждаясь в том, что еще существует, и, с трудом пробиваясь сквозь снег, пошел вперед. Когда облака разошлись и выглянуло солнце, они приободрились. Трудный путь расшевелил их; кожу пощипывало, тело пронизывали энергия и теплота. Лед на озере треснул, льдины постепенно растворялись в голубой воде. Слышалось пение птиц. Шипя, снег сползал со шпиля церкви, и следя за этим ориентиром, они без особого труда отыскали путь. Между обсерваторией и церковью располагалась площадка для отдыха с деревянной скамейкой и телескопом, чтобы наблюдать за альпинистами, облюбовавшими отвесную скалу напротив.

Они сели и, празднуя возвращение, обменялись поцелуями. День был ясным; растаявший снег тысячами ручейков стекал в озеро, на небе уже не виднелось ни единого облака. Но белый отель оставался незаметным.

Юноша поднялся и подошел к телескопу. Направил его туда, где должен находиться отель, и когда груда снега упала на балкон, увидел окно их комнаты. Четко различались слова, — строки из стихотворения Гейне, — которые она, перед тем, как уйти, вывела на стекле пальцем и своим дыханием. Он позвал возлюбленную. За окном можно было разглядеть мужские щетки для волос, поднос с чашками, неубранную постель, и она облегченно улыбнулась. Следовало объяснить горничной, откуда взялись на простыне кровавые пятна. С другой стороны, девушка наверняка уже привыкла к измятому, отмеченному подобными знаками белью — своеобразному дневнику любовной жизни постояльцев.

Она предоставила телескоп в распоряжение юноши, а тот стал поворачивать его наугад. Увидел, как ветер колышет эдельвейс на далекой горе, примерно за десять миль от них, потом нацелил трубу чуть выше озера, туда, где разлилась голубая дымка. По глазам ударил ослепительный блеск, и он отпрянул. Чуть позже снова осторожно наклонился к стеклу, вгляделся. Солнце отражалось от металлической пряжки, скрепляющей белую подтяжку корсета. В том месте резинка немного протерлась, деталь показалась ему знакомой. Вспомнив, кто носил такое белье, юноша охнул.

«Да ведь это мадам Коттин!»

Его любовница снова подошла к телескопу. На ослепительно голубом фоне выделялась бледная пухлая плоть бедра, а на ней небольшой, еще не рассосавшийся кровоподтек. Она подняла трубу повыше, и увидела искаженное страхом розовое лицо.

«Да, это Дениз», — произнесла она. Он посмотрел и улыбнулся. Рядом с их подругой по воздуху летели другие люди, но невооруженным глазом можно было разглядеть лишь вагон фуникулера, медленно ползущий по своему маршруту между двух горных пиков. Перед глазами стоял синеватый след, оставленный им на мясистой ляжке толстушки; юноша внезапно опрокинул свою любовницу на короткую мокрую траву. Неожиданный порыв страсти едва не лишил ее дыхания; она попыталась закричать, но горный воздух оказался слишком разреженным.

Когда один из кабелей, удерживавших вагон, лопнул, а они, крича, выпали из открытого верха фуникулера и полетели вниз, сын пекаря не потерял голову от страха. Он прижал к себе черного кота. Мальчик просто погладил его, остановившись на крыльце отеля, и кот последовал за ним до самого вагона, а потом запрыгнул внутрь. Теперь упругий пушистый комок возмущенно мяукал и царапался, но мальчик не выпускал его из рук.

Юноша не сосал грудь, а быстро бил языком по отвердевшему соску, словно ребенок, пускающий круги по воде плоским камнем. Из-за того, что ветер раздул задравшиеся до пояса юбки, женщины падали гораздо медленней мужчин. Мадам Коттин, полуживая от страха, увидела красивого молоденького датчанина, он летел совсем рядом, несколькими футами ниже. Как и она, юноша падал почти вертикально, и у corsetiere внезапно возникла странная иллюзия, что она сейчас не мчится вниз навстречу смерти, а зависла в воздухе, поднятая его сильными руками. Однажды, — незабываемое впечатление! — она увидела, как танцует Павлова; и теперь, став юной и стройной, превратилась в великую русскую балерину. Мальчики и мужчины первыми рухнули на землю и в воду. Мадам Коттин увидела, как врезался в сосну, ногами вперед, сын пекаря. Он умудрился повернуться на спину (позвоночник мгновенно сломался), чтобы спасти животное, которое сжимал в руках. Черный кот вырвался и, впившись когтями в кору дерева, стал спускаться.

Потом упали женщины и девочки, и, наконец, как завершающий аккорд трагедии, которая, казалось, длилась целую вечность, на озеро и сосны просыпался сверкающий град разноцветных лыж.

Добравшись до родника, они снова отдохнули, — ослик по-прежнему щипал траву, — еще раз, подставив ладони, выпили очищающей воды. Потом заглянули в церковь, в которой всюду стояли цветы для поминальной службы, зашли на обнесенное стеной кладбище, где местные жители хоронили своих близких. Земля и высокие тисы хранили прохладу. На каждой каменной плите красовалась фотография усопшего с непременной улыбкой на устах, рядом стояли стеклянные кувшины с пучками бессмертника. Возле одной из могил старушка в черном наклонилась, чтобы взглянуть на изображение, и молодой женщине стало стыдно за свое порванное платье. «Я не люблю бессмертник», — произнесла она, решительно взяла спутника под руку и увлекла прочь.

Когда они подошли ближе к озеру, она разглядела плавающих в нем рыбок, миллионы золотых и серебристых плавников, снующих в прозрачной воде, осужденных на бесцельное бесконечное движение. Так ей сначала показалось. На самом деле, они не просто резвились, они добывали пищу, охотились; их круглые, бессмысленно выпяченные глаза с любопытством разглядывали странные серые туши, медленно погружавшиеся в озеро, чтобы стать законной добычей его обитателей. Суетливые рыбы напоминали головастиков в пруду, потом она подумала о фотографии спермы, увеличенной в тысячи раз, которую когда-то показывала ей гувернантка. Крохотные частички мельтешили без видимой причины, но каждая металась в осмысленном поиске.

Во время обеда она была мрачной и молчаливой, что озадачило юношу. Дело не в атмосфере, царящей в ресторане; как раз в тот день среди посетителей превалировало праздничное настроение. Появилась целая толпа новых постояльцев; естественно, они не стали горевать из-за несчастий, которые произошли накануне их приезда. Напротив, в первый день отдыха они пребывали в отличном расположении духа. Осталось лишь несколько старых знакомых: Вогель, старшие члены датского семейства (они молча обедали), Болотников-Лесков и грустная, бледная, трогательно худенькая девушка с престарелой медсестрой.

Обслуживающий персонал и цыгане старались, ради гостей, поддерживать веселое настроение, несмотря на то, что новая трагедия не обошла их. Музыкант, игравший на аккордеоне, уговорил маленькую японку, — она пользовалась всеобщей популярностью, — покататься на лыжах во время положенного ей двенадцатичасового отдыха. Когда официант рассказал молодой женщине о гибели горничной, она сильно расстроилась. Вспомнилось одно из коротких стихотворений девушки, переведенных английским майором. Она продекламировала его своему спутнику: