Белый отель

За короткое отсутствие он успел переодеться в элегантный светло-голубой гражданский костюм. Поезд проезжал через туннель, и их маленькое подобие дилижанса превратилось в темную спальню. Она ощутила, как он наклонился к ней, прикоснулся к руке. «Вы вспотели», — участливо произнес он. — «Кожа должна дышать». Она не удивилась, когда он осторожно раздвинул ей бедра. «Видите, вы вся мокрая». Какое-то особенно уютное, беззаботное чувство — позволять молодому военному гладить ее ляжки в темноте. В некотором смысле, она уже переспала с ним, представ перед юношей в самом интимном состоянии, охваченная сном. «Тут тесно, спертый воздух», — слабо произнесла женщина. «Можно я открою окно?» «Если вам хочется», — прошептала она. — «Но я не должна забеременеть».

Почти задохнувшись, она шире раскрыла бедра, чтобы помочь ему. Юноша не отрывал взгляда от неясного синего пятна лица, на котором время от времени посверкивали белые точки глаз. Нежная избыточная плоть под натянувшимся шелком — непреодолимый соблазн для мужчины, которого несколько лет продержали как зверя в клетке. Над ее глазами возникло маленькое красное пятно. Оно стало ярче, разрослось. Потом во все стороны побежали оранжевые ручейки, и он сообразил, что у нее загорелись волосы. Сорвал с себя пиджак, обмотал вокруг головы дамы. Она едва не задохнулась, но огонь удалось потушить. Поезд проехал туннель, их ослепило солнце.

Небольшой пожар и яркий свет подействовали как холодный душ, молодой человек сердито потушил сигарету. Женщина вскочила, встала перед зеркалом и долго поправляла прическу, замаскировав выжженную полоску блестящей густой черной прядью. Взяла с сетки свою белую шляпку и надела. «Видите, как легко я загораюсь», — она коротко нервно засмеялась. — «Поэтому мне лучше не начинать. Все происходит почти сразу». Он извинился за свою беспечность, она присела на край дивана, взяла его руки в свои, участливо и озабоченно спросила, нет ли опасности забеременеть. Он отрицательно покачал головой. «Что ж, тогда, — облегченно произнесла она, — ничего плохого не случилось».

Он молча погладил ей руки. «Ты хочешь меня?» — произнесла она. «Да, хочу. Очень». Она снова покраснела. «Но что скажет твой отец, если ты женишься на бедной вдове, намного старше тебя? У которой четырехлетний сын? Вот еще одна проблема — мой мальчик. Как он отнесется к нашему союзу? Вам необходимо встретиться, и тогда мы увидим, что получится». Юноша не знал, что сказать на все это. Он решил промолчать и вместо ответа стал снова поглаживать податливые бедра. К его облегчению, она сразу их раздвинула и откинулась на диван, закрыв глаза. Свободную руку он положил на вздымавшуюся грудь. — «Мы можем провести вместе несколько дней».

«Да», — отозвалась она, не открывая глаз. Беззвучно охнула, закусила губу. — «Да, это было бы чудесно. Но позволь мне сначала увидеть сына и подготовить к встрече». «Я говорю о нас, только нас с тобой», — сказал он. — «Я знаю отель в горах, у озера. Там очень красиво. Родные тебя не ждут?» Она покачала головой, снова охнула, потому что он проскользнул во влажное отверстие. Юноша потерял интерес к женщине, завороженный маленьким чудом полностью исчезнувшего в недрах ее тела пальца. Он чувствовал, как движется сквозь упругую плоть, и все же ничего не видел! Она стала такой влажной, что ему удалось впихнуть еще несколько пальцев. Она громко вскрикнула — в ней скользит чужая рука, словно очищает фрукт! В ее воображении юноша засунул в тело обе руки, чтобы добраться до мякоти. Одежда сбилась вокруг талии, снаружи мелькали телеграфные столбы.

Постепенно обезумевшие чувства донесли до нее звуки дождя, яростно стучащего по окну прохода; со стороны купе мимо них проносилась все та же сухая пыльная равнина, а небо было раскаленно-желтым. Дождь прекратился, и, подняв голову, они увидели контролера, протиравшего тряпочкой мокрое стекло. Он ошеломленно взглянул на пассажиров, но они продолжали, словно за дверью никого нет. Ее ягодицы мерно бились о руку юноши, книга свалилась на пол, помялся второй акт Бал-маскарада. «Разве мы не должны остановиться?» — задыхаясь, произнесла она, но он заявил, что ему надо оставаться там.

Ему надо было оставаться там, когда они проезжали мимо улиц с аккуратными зданиями, а потом многоэтажными доходными домами, где мокрое белье развешано на веревках, протянутых от окна к окну. Кроме того, пальцы так зажаты, что он едва ли сможет вытащить их, даже если захочет. Остановиться никак нельзя; убежденная его словами, она кивнула.

Однако он без всякого труда вытянул их, когда показалась узловая станция; а в маленьком поезде, который вез их в горы, продолжать было невозможно. Она сидела рядом, прильнув к юноше, утешаясь тем, что целовала его пальцы или прижимала руку между колен. Их спутники пребывали в приподнятом настроении и старательно ахали, выказывая изумленный восторг, пока паровоз медленно тащил их все выше. «Смотрите, сколько еще здесь снега!» — тарахтела соседка напротив, — судя по влажному запаху муки, исходящему от нее, жена пекаря. «Да, действительно, — она улыбнулась, — я совсем не запачкалась». Почтенная женщина ответила растерянной улыбкой и занялась своей маленькой дочерью, нетерпеливо ерзавшей на сидении. Девочку впервые повезли на отдых, и ее все интересовало.

Несмотря на то, что уже смеркалось, озеро сверкало как огромный изумруд. Все вышли, теперь предстояло проделать короткий путь до белого отеля. Они были счастливы, что хоть ненадолго остались вдвоем. Вестибюль оказался пустынным, не считая портье, но он похрапывал, разморенный душным вечером. Женщина, изнуренная часами страсти в поезде, прислонилась к стойке, а молодой человек, — он позвонил с узловой станции и заказал номер, — просмотрел список забронированных мест, снял ключ с доски и расписался в книге записи постояльцев. На столе красовалась ваза с необычайно большими и желтыми грушами, он взял одну, надкусил, заставив истекать соком, и предложил подруге. Потом взял за руку и легонько подтолкнул вперед, к лестнице, ведущей наверх. Сладкая груша восстановила силы, она почти взбежала по ступенькам, а тем временем он уже поднимал ей платье сзади. Шелк тихонько шелестел. Она завела руку за спину и нащупала поднявшийся член. Они вошли в комнату, он вошел в нее, кто знает, в какой последовательности, и, даже не осмотревшись, она распростерлась на кровати, широко распахнув бедра, приняв его в себя. Они на остановились чтобы раздеться, он сорвал с нее шляпку и отправил в угол.

Молодой женщине казалось, будто ее разорвали надвое; она предвидела развязку их отношений, хотя они еще по-настоящему не возникли, а потом свое невеселое возвращение сломанной, распотрошенной этим юношей, домой. Между открытой дверью и постелью тянулся мокрый след, и когда они закончили, дама велела своему спутнику вызвать горничную убраться здесь. Пока девушка, — она была азиаткой, — стоя на коленях стирала с потертого ковра пятна от груши, они стояли у окна, за которым оказался балкон, любуясь вечерним небом, сверкавшим яркой голубизной в последние минуты перед тем как закат окрасит его в другие тона.

Следующий день щеголял такой же безоблачной погодой, но на вторую ночь (ей так казалось, однако в отеле она потеряла счет времени) в открытое окно влетел кусок кремня размером с мужской кулак. Виноват был ветер, поднявшийся еще вечером, теперь он со свистом проносился сквозь ветви лиственниц, разбил вазу с цветами, которую прислуга поставила на комод. Молодой человек вскочил, подбежал к окну и закрыл его. Но стекло могло не выдержать, они услышали приглушенный грохот рухнувшей крыши беседки. Она имела форму пагоды, — живописно, но непрочно, — и не выдержала бешеного шквала. На звонок долгое время никто не приходил; наконец, появилась горничная и убрала осколки вазы, цветы, расплескавшуюся воду. Ее глаза покраснели, словно девушка плакала, и он спросил, что случилось. «Люди на озере утонули», — сказала она. — «Сегодня очень высокие волны. Их лодка перевернулась». Она изумленно посмотрела на камень, лежащий возле окна. «Оставьте его», — сказал он. — «Это будет сувенир». Однако она подняла кремень и подала ему; молодой человек взвесил осколок на ладони, покачав головой. Он не мог даже представить себе, какая требуется сила, чтобы вырвать его из горы и швырнуть в их комнату.

Позже женщина спросила: «Скажи, моя грудь мягче камня?» Он кивнул, положил на округлый холмик плоти голову, чтобы доказать, насколько она нежнее. Они ясно слышали отдаленный шум, множество встревоженных людей спешили по коридорам; а когда позвонили и потребовали ужин, им объявили, что придется довольствоваться бутербродами, потому что все официанты помогают жертвам наводнения. Молодые люди умирали от голода, и он попросил, чтобы прислали еще и немного шоколада. Он ласкал грудь, такую мягкую в сравнении с осколком горы, потянулся к соску. Женщина прижала свое тело к его губам, рыжевато-коричневый сосок, который они сжимали, напрягся и с каждой минутой разбухал все больше. Она запустила пальцы в короткие курчавящиеся волосы любовника, сосущего ее грудь. Они услышали, как что-то разбилось — окно или, возможно, посуда, — потом крики. Звуки паники. Кто-то из постояльцев плакал. Она вспомнила, как хныкал ее младенец и погладила юношу по голове. Грудь увеличилась почти втрое, раздулась как воздушный шар. Ветер бил по стеклу окна. Он оторвался от нее, озабоченно спросил: «Надеюсь, она не лопнет?» Женщина направила в рот любовника сосок. — «Едва ли. Когда я кормила ребенка, она стала такой же».