Белый павлин. Терзание плоти

— Я знаю, — ответила она.

— Я тоже. Ты кое-что обещала мне.

— Что? — спросила она.

— Вот — посмотри, может быть, тебе понравится, — он протянул ей маленькую коробочку.

Она открыла и, схватив колечко, быстро надела его на палец. Он смотрел с явным удовольствием. Она смущенно взглянула на него и рассмеялась.

— Вот! — сказал он.

— Ах! — воскликнула она странным голосом.

Он схватил ее за руки. Через мгновение она уже приставала к нему:

— Думаешь, они придут ко мне в гости?

— Я так надеюсь, что нет… О Боже!

— Но ведь мы так готовились.

— Какое это имеет значение! Десять тысяч людей сегодня здесь…

— Не десять тысяч, а только пять-шесть. Думаешь, гости не придут?

— Думаю, нет, не дураки же они в конце концов, чтобы переться сюда в такую погоду.

— Ты должен помогать мне… — Она надула губы.

— Ну, я и помогаю… А ты настроилась на то, чтобы сегодня у тебя дома было полно гостей?

— Ты же знаешь, как мы мечтали об этом дне, о моем празднике. В любом случае… я знаю, Том Смит придет… и почти уверена, что Эмили Сакстон тоже.

Он сердито покусывал ус и наконец сказал:

— Тогда, я полагаю, мне следует послать за ними.

— Если тебя это не затруднит.

— Отнюдь.

— Знаешь, — сказала она, вертя кольцо на пальце, — у меня такое ощущение, будто я намотала что-то на палец, чтобы не забыть. В моем сознании постоянно возникает эта ассоциация.

— В любом случае, — сказал он, — ты моя.

После обеда, когда мы остались одни, Летти сидела за столом, нервно теребя колечко.

— Оно очень хорошенькое, правда, мама? — спросила она восторженно.

— Да, очень славное. Мне всегда нравился Лесли, — ответила мама.

— Но оно такое тяжелое. Мне хочется снять его.

— Ты как я. Никогда не могла носить колец. Мне ненавистно было мое обручальное кольцо.

— Правда, мама?

— Первые несколько месяцев я снимала его и откладывала в сторону, потом привыкла.

— Я рада, что это не обручальное кольцо.

— Лесли сказал, что это то же самое, — заметил я.

— Ах, ну да! Все равно есть разница…

Она повернула колечко камешками внутрь и принялась разглядывать золото… потом быстро повернула обратно, сказав:

— Я рада, что оно не обручальное, пока еще не обручальное. Я начинаю чувствовать себя взрослой, совершеннолетней, маленькой матерью… женщиной, я чувствую себя наконец взрослой с сегодняшнего дня.

Мама вдруг встала, подошла и горячо поцеловала Летти.

— Позволь запечатлеть на челе моей девочки прощальный поцелуй, — сказала она, в голосе ее прозвучали слезы. Летти наклонилась к матери и, всхлипывая, прижалась лицом к ее груди. Потом она подняла мокрое от слез лицо, поцеловала маму, промурлыкав:

— Нет, мама… нет!

Около трех часов дня приехал экипаж, привезший Лесли и Мэри. Мы с Летти были наверху и слышали, как Мэри кричала моей сестре из прихожей:

— О, Летти, он так взбудоражен, он в таком восторге, ты просто не представляешь. Он брал меня с собой, когда покупал это… дай же мне посмотреть. Думаю, оно ужасно симпатичное. Дай я помогу тебе сделать прическу… навертим таких колечек… очень очаровательно. У тебя действительно красивые волосы… в них столько жизни… жаль, что ты так укладываешь их. Я бы хотела, чтобы мои волосы были чуть подлиннее… Ах, как это шикарно, правда?.. Локоны девушкам очень к лицу. А я тебе нравлюсь? Мои глаза, брови, ресницы — это лучшее, что у меня есть, как ты думаешь?

Мэри, очаровательное маленькое создание, вертелась у зеркала. Я спустился вниз.

Лесли встрепенулся, когда я вошел в комнату, но, увидев меня одного, снова уткнулся в колени, глядя на огонь.

— Что она там делает? — поинтересовался он.

— Одевается.

— Тогда подождем. А люди все не идут.

— Ну, что ж. У нас еще есть время.

— О… ну да, конечно… мы же с тобой не в одной лодке, тебе меня трудно понять.

— Конечно, — сказал я, смеясь.

— Господи, Сирил, ты просто не представляешь, как тяжело быть влюбленным. Я просто ни о чем другом не могу думать. Только о ней… о ней.

Он смотрел на огонь в камине.

— Это давит, гнетет. Не оставляет ни на минуту в покое. — Он снова задумался. — Потом ты вдруг вспоминаешь, как она поцеловала тебя, и кровь снова бросается тебе в голову.

Он задумался… или, может быть, старался подавить вспыхнувшие чувства.

— Знаешь, — сказал он. — Я не думаю, что она испытывает ко мне такие же чувства, как я к ней.

— А ты бы хотел этого? — спросил я.

— Не знаю, — сказал он. — Может быть, нет… хотя… и все-таки не думаю, что она чувствует… так же сильно…

Он закурил сигарету, чтобы подавить возбуждение, и замолчал. Тут вниз спустились девушки. Мы могли слышать их легкомысленную болтовню. Летти вошла в комнату. Он вскочил и подбежал к ней. На ней было надето легкое, кремового цвета шелковое платье. Шея оголена. Волосы, как и предвещала Мэри, смотрелись просто восхитительно. От нее исходило какое-то солнечное тепло. И она невольно рождала обожание к себе. Он подошел и поцеловал ее.

— Ты великолепна! — произнес он.

Она только рассмеялась в ответ. Он проводил ее до большого кресла и заставил сесть рядом с ним. Она была спокойна, он же весь светился счастьем. То и дело брал ее за руку и смотрел на кольцо.

— До чего хорошо! — ворковал он.

— Да, — соглашалась она.

— Что означают… сапфиры и бриллианты? Я даже не знаю. А ты?

— Я тоже. Голубой — цвет надежды, Сперанца [19] в Прекрасной королеве была в голубом… а бриллианты означают… кристальную чистоту. И вообще они вполне соответствуют моей натуре.

— Точно, ты вся так и сверкаешь, так и блистаешь, и при этом такая твердая… Суровая маленькая моя учительница. Но при чем тут Надежда?

— Да так. Сложно обнаружить смысл у большинства вещей. Впрочем, нет, неправда. Надежда — это нечто особенное! Музыка без струн, с надеждой идут по жизни вслепую. Вот я думаю, почему Сперанца не бросила свой трудный план, как перчатку, а поднесла платочек к глазам и огляделась вокруг! Ну, конечно, она была женщиной, женщиной, принадлежавшей мужчине! Ты знаешь, я просто убеждена, что большинство женщин подносят платок к глазам и смотрят на кончик носа, в то время как все думают, будто они плачут.

19

Надежда.

— Не думаю, что ты сама понимаешь, о чем ведешь речь. Я-то уж точно. А сапфиры напоминают мне твои глаза… и… разве не ими навеяна строка «Голубое веру бережет»? Насколько я помню.

— На, — сказала она, сняв колечко, — носи сам. А меня оставь в здравом уме и рассудке.

— Надень, надень. Оно привяжет тебя ко мне быстрей, чем верующую деву к дереву на картине Милле… погоди, по-моему, это все-таки — Милле.

Она сидела, трясясь от смеха.

— Ну и сравнение! И какой же храбрый рыцарь освободит меня?