Белый павлин. Терзание плоти

— Ты придешь, и поцелуешь нас, когда мы будем в постели, мама?

Ее мама засмеялась и согласилась. И Люси исчезла на время, потом мы услышали ее голос: «Только на полсекундочки, няня! Только на полсекундочки!»

Кудрявая головка опять появилась в двери.

— И одну маленькую конфеточку. Только одну!

— Ступай!.. — Летти ударила ладонями по бедрам в притворном возмущении. Дитя исчезло. Но вскоре снова появилось в двери и снова стало просить сладости.

— Конфетку, мама. Только не мармелад.

Летти резко встала, с шумом отодвинув стул. Малышка, смеясь исчезла. Мы слышали, как она, задыхаясь, кричала на лестнице:

— Подожди, Фредди, подожди меня!

Джордж и Летти улыбнулись друг другу, когда дети ушли.

Когда улыбка погасла на их лицах, они грустно опустили глаза и до самого обеда сидели молча, в каком-то меланхоличном настроении.

После обеда Летти стала обсуждать, какие конфеты дать детям.

Когда мы пили кофе, она курила сигарету. Джорджу не нравилось, что она курит. Однако он даже слегка расцвел после того, как дал ей прикурить.

— Десять лет прошло с моей вечеринки в Вудсайде, — сказала она, потянувшись к маленькой римской солонке из зеленого нефрита, которую она использовала в качестве пепельницы.

— Господи, десять лет! — воскликнул он с горечью. — А похоже, что прошло столетие.

— И да, и нет, — ответила она улыбаясь. — Когда я оглядываюсь в прошлое и думаю о тех давних своих впечатлениях, мне кажется, что все это было только вчера. Но когда я вспоминаю все, что произошло потом, то кажется, что прошел век.

— А я, если посмотрю на себя, — сказал он, — то начинает казаться, что я стал совсем другим человеком.

— Ты изменился, — согласилась она, глядя на него с грустью. — Случились большие перемены, но ты не стал другим человеком. Я часто думаю: он только притворяется, а в душе все тот же!

Оба пустились вплавь по соленому от слез каналу своей юности.

— Самое плохое, — сказал он, — что я был так глуп и беззаботен. И всегда во что-нибудь верил.

— Это правда, — она улыбнулась. — Ты всегда искал в обычных вещах какой-то скрытый религиозный смысл. Ты хоть изменился теперь?

— Ты знаешь меня очень хорошо. — Он засмеялся. — А во что мне теперь верить, как не в самого себя?

— Ты должен жить ради жены и детей, — сказала она твердо.

— Мег достаточно богата, чтобы обеспечить себя и детей, — ответил он, улыбаясь. — Так что я не знаю, нужен ли я ей вообще.

— Конечно, нужен, — ответила она. — Нужен как отец и муж, если не как кормилец.

— А я вот думаю, — сказал он, — брак — это скорее дуэль, чем дуэт. Один завоевывает другого, берет в плен, делает его рабом, слугой. И так почти всегда!

— Ну и?.. — спросила Летти.

— Ну и!.. — ответил он. — Мег не любит меня. А я ей нужен по привычке, хотя бы частица меня должна обязательно ей принадлежать. Поэтому она скорее убьет меня, чем позволит уйти.

— О нет! — воскликнула Летти.

— Ты ничего не знаешь, — сказал он тихо. — В нашей дуэли победила Мег. Женщина всегда побеждает, на ее стороне дети. В действительности я не могу дать ей то, что ей нужно. Это то же самое, что ты не можешь поцеловать чужака. Я чувствую, что теряю, но мне все равно.

— Нет, — сказала она, — это уже похоже на болезнь.

Он сунул сигарету в рот, сделал глубокую затяжку и медленно пустил дым через ноздри.

— Нет, — сказал он.

— Слушай! — сказала она. — Давай я спою тебе, и ты снова будешь веселым?

Она запела что-то из Вагнера. Это была музыка отчаяния. Она не подумала об этом. Все время, пока он слушал, он думал и смотрел на нее.

Она закончила арию из «Тангейзера» и подошла к нему.

— Ну почему ты такой грустный сегодня, в мой день рождения? — спросила она жалобно.

— Грустный? — ответил он.

— В чем дело? — спросила она, опускаясь на маленький диван перед ним.

— Да ничего! — ответил он… — Ты выглядишь очень красиво.

— Ты должен быть тихим парнем, понимаешь? Потому что я сегодня должна быть самой умной.

— Не-а, — сказал он. — Я знаю, что я должен. Но завтрашний день цепко держит меня. Я не могу вырваться из его костлявых рук.

— Но почему? — спросила она. — Руки у твоего завтрашнего дня вовсе не костлявые, они белые, как мои.

Она воздела свои руки и посмотрела на них с улыбкой.

— Откуда ты можешь знать? — спросил он.

— О, конечно, они такие, — уверенно ответила она.

Он засмеялся коротко и скептически.

— Нет! Я понял это, когда дети целовали нас.

— Что? — спросила она. — Что ты понял?

— То, что костлявые руки завтрашнего дня обнимают меня, а белые — тебя, — ответил он, грустно улыбаясь.

Она потянулась к нему и схватила его за руку.

— Глупый мальчик, — сказала она.

Он болезненно засмеялся, будучи не в состоянии смотреть на нее.

— Знаешь, — сказал он тихо и с напряжением, — ты мне нужна, как свет. Скоро ты снова будешь для меня единственный свет в окне.

— А кто другой в твоей жизни важный человек? — спросила она.

— Моя маленькая девочка! — ответил он. — И ты знаешь, я не могу вытерпеть эту полную тьму, это одиночество.

— Ты не должен говорить так, — сказала она. — Ты знаешь, что не должен.

Она положила руку ему на голову, ее пальцы запутались в его волосах.

— Они густые, как всегда, твои волосы, — сказала она.

Он не ответил, но опустил голову и вздохнул. Она поднялась с дивана, встала позади его низкого кресла. Вынув гребень из своих волос, склонилась и стала расчесывать ему волосы.

— Тебе было тепло со мной, — говорил он, продолжая свою мысль. — Но ты вполне могла обходиться без меня. А для меня ты была как свет, без тебя все темно и бесцельно. Бесцельность бытия ужасна.

Она закончила расчесывать его волосы и убрала руки.