Белый павлин. Терзание плоти

Тогда я спросил про Мег.

— О, миссис ушла в церковь… И дети… Но мисс Сакстон здесь. Она могла бы…

— Эмили! — воскликнул я.

Девушка улыбнулась.

— Она в гостиной. Она занята. Хотя может быть, если я скажу ей…

— Да, скажите, — сказал я, уверенный, что Эмили примет меня.

Я нашел мою давнюю возлюбленную сидевшей в низком кресле у камина. Возле нее стоял мужчина на коврике перед камином и крутил усы. Эмили и я были рады встрече.

— Даже не могу поверить, что это действительно ты, — сказала она, смеясь и глядя на меня своим прежним нежным взглядом.

Она сильно изменилась. По-прежнему была очень красива, но теперь к этому добавились самоуверенность и какое-то странное безразличие.

— Позволь мне представить тебе: мистер Реншоу, Сирил. Том, ты знаешь, кто это? Я часто рассказывала тебе о Сириле. Я выхожу замуж за Тома через три недели, — сказала она, смеясь.

— Вот это да! — воскликнул я непроизвольно.

— Если он возьмет меня, — добавила она игриво.

Том, хорошо сложенный, красивый мужчина, слегка загорелый, добродушно улыбался. Чувствовалась военная выправка. Возможно, это ощущение создавала излишняя самоуверенность, с которой он наклонил голову и крутил усы. Но было что-то и очаровательное, молодое в том, как он засмеялся на последнее заявление Эмили.

— Почему ты ничего не сказала мне? — спросил я.

— А почему ты не спросил у меня? — ответила она, поднимая брови.

— Мистер Реншоу, — сказал я, — вы обошли меня.

— Я очень извиняюсь, — сказал он, еще раз покрутив усы и рассмеявшись своей шутке.

— Ты действительно сердишься? — спросила меня Эмили, улыбаясь.

— Да! — ответил я вполне искренне.

Она снова засмеялась, очень довольная.

— Ты, конечно, шутишь — сказала она. — Как можно думать, что ты рассердишься теперь, когда прошло… Сколько лет прошло?

— Я не считал, — сказал я.

— Вам меня не жаль? — спросил я у Тома Реншоу.

Он посмотрел на меня синими молодыми глазами, такими яркими, такими наивно-вопросительными, такими мудрыми и задумчивыми. Он просто не знал, что сказать, как это воспринимать.

— Очень! — ответил он, снова расхохотавшись и быстро стал крутить свои усы, смотря вниз на ноги.

Ему двадцать девять лет. Он служил солдатом в Китае в течение пяти лет, а сейчас занимался сельским хозяйством на ферме своего отца в Паплвике, где Эмили работала учительницей. Он уже восемнадцать месяцев дома. Его отец — семидесятилетний старик, который искалечил правую руку в машине. Все это они успели рассказать мне. Мне понравился Том своим обаянием юности и в то же время удивительной мудростью.

Настоящий мужчина, если, конечно, он не будет удручать себя бесплодными мечтами и дотошным анализированием событий. В то же время он всегда может отличить красоту от уродства, добро от зла. Он не станет думать, будто какая-то вещь отнюдь не такая, как представляется на первый взгляд. Он достаточно конкретен. Он смотрел на Эмили умно и благодарно.

— Я на тысячу лет старше его, — сказала она мне смеясь, — так же, как ты на столетие старше меня.

— И ты любишь его за его молодость? — спросил я.

— Да, — ответила она, — за это и за то, что он очень дальновидный и проницательный, еще за то, что он такой нежный.

— А я не был нежен, да? — спросил я.

— Нет! Ты был беззаботен, как ветер, — сказала она.

И я увидел трепет прежнего страха.

— А где Джордж? — спросил я.

— В постели, — ответила она коротко. — Он приходит в себя после одной из своих оргий. На месте Мег я бы не стала с ним жить.

— Так уж он плох? — спросил я.

— Плох?! — откликнулась она. — Да он отвратителен. Я уверена, что он опасен. Я бы поместила его в дом для алкоголиков.

— Ты должна настоять на том, чтобы он встал, — сказал Том, снова появляясь в комнате. — У него ужасные, просто отвратительные сапоги! Он убьет сам себя, можешь быть уверена. Мне жаль этого парня.

— Вот это странно, — сказала Эмили. — Посмотрел бы ты, какой спектакль он устраивает для своих детей, как он отвратительно обращается с женой.

— Но он ничего не может поделать с собой, бедняга. Хотя, я считаю, мужчина должен быть потверже.

Мы услышали шум из комнаты наверху.

— Он встает, — сказала Эмили. — Полагаю, мне лучше посмотреть, чтобы он позавтракал. — Она чего-то ждала. Наконец открылась дверь. Джордж стоял, опираясь рукой на ручку двери, наклонившись и глядя на нас.

— Мне показалось, что я слышал голоса, — сказал он.

Он улыбался. Его жилет был расстегнут. На нем не было ни пиджака, ни домашних туфель. Волосы и усы в беспорядке, лицо бледное и заспанное. Глаза маленькие. Он отвернулся от нас, как от яркого света. Его рука, которую я пожал, была вялой и холодной.

— Так ты приехал сюда, Сирил? — спросил он улыбаясь.

— Ты будешь завтракать? — спросила Эмили холодно.

— Если что-нибудь найду, — ответил он.

— Я тебя давно жду, — ответила она.

Он повернулся и пошел в столовую. Эмили позвонила служанке, я пошел за Джорджем и увидел, что мой хозяин ходит по столовой, заглядывая под стулья и в углы.

— Интересно, куда подевались мои домашние туфли, — бормотал он, продолжая поиск.

Я заметил, что он не звонит в колокольчик, чтобы поручить слугам найти пропажу. Наконец он подошел к камину, стал греть руки. Когда он начал ворошить плохо горевшие угли, вошла служанка с подносом.

Он осторожно положил кочергу на место. Пока девушка расставляла еду на столе, он смотрел в огонь, не обращая на нее никакого внимания.

— Это гренки, — сказала она, — будете есть?

Он поднял голову и посмотрел на тарелку.

— Ага, — сказал он. — Ты принесла винный уксус?

Ни слова не говоря, она взяла графинчик и поставила его на стол. Закрывая за собой дверь, она обернулась и сказала:

— Лучше ешьте сейчас, пока горячее.

Он не обратил внимания на ее слова, сидел глядя в окно.

— Ну, и как твои дела? — спросил он меня.

— Мои? О, очень хорошо. А твои?

— Как видишь, — ответил он, иронически повернув голову в мою сторону.

— Мне жаль видеть это, — сказал я.

Он сидел наклонившись, положив локти на колени, постукивая по ладони пальцем, монотонно, точь-в-точь так, как бьется сердце.

— Ты не собираешься завтракать? — спросил я.

В этот момент часы пробили двенадцать раз. Он гневно посмотрел вверх.

— Ага, я так полагаю, — ответил он мне, когда часы смолкли.