Белый шаман

— Наверное так, — покачал головой священник, — У нас с Вами, дорогой Аполлинарий Антонович разное отношение к людям. Вы по долгу службы не верите в людей, а я по этому самому долгу и по призванию сердца- верю. Да и что гадать? Скоро прибудем, допросите господина Уколова и сами во всем убедитесь.

— Опрошу. Допрашивать господин губернатор запретили, — на лице Костромина мелькнула и тут же пропала недовольная гримаса, — Если бы все было так просто, — недоверчиво проворчал он, — если бы все было так просто. Наверное, и наша служба не нужна была бы. Да и сомневаюсь я, что Уколов еще в Колывани. Наверняка уже скрылся. Наследил он сильно, раз даже такой человек, как Вы, Ваше Высокопреподобие, справляться о нем начали.

— Вы неисправимы, ­Аполлинарий Антонович, — усмехнулся в бороду отец Федор, а сам вспомнил о главной причине его интереса к Дмитрию, которая сейчас лежала в кармане подрясника.

— Какой есть, — пожал плечами Костромин, — Служба у меня такая.

— Кхм, — раздалось позади них робкое покашливание, обернувшись, увидели пред собой переминающегося с ноги на ногу молоденького матроса в замызганной латаной — перелатаной робе, — Прощения просим, — виновато забормотал тот, — Причаливать скоро будем, стало быть. Мне тут надо, — он не сказал, что ему надо, но было и так понятно:матрос делает свою работу, а они ему мешают. Под еще один оглушающий гудок каждый отправился в свою каюту. Пора собрать нехитрый дорожный скарб, скоро сходить.

— Вы хоть руки отпустите, — повел я плечами, пытаясь освободиться от цепкого хвата двух пожилых солдатиков, — Тащите, как варнака какого-то. Перед людьми стыдно, — мне было действительно стыдно. Люди пялились на меня с осуждающим интересом, а метрах в десяти позади, создавая дополнительный ажиотаж, галдела сопровождающая нас от самых выселок толпа мальчишек, которая с каждым пройденным перекрестком становилась только больше. Мне даже показалось, что среди пацанвы мелькнула рожица моего знакомого газетчика. Не удивлюсь. Шибко шустрый паренек.

— У нас разберутся, варнак ты, али кто, — пробурчал один из солдат, обдавая меня запахом гнилых зубов, табака и лука, — Приличных в участок сопроводить не приказывают.

Пришлось смириться и молча шагать, подчиняясь скупым приказам городового, тащившего под мышкой подаренные саблю и кинжал. А просто больше ничего они не нашли. Что я, дурак что ли, золото-бриллианты в мешке под кроватью хранить? Давно уже все надежно припрятано у Аксиньи в огороде.

— Направо! Прямо! Встал! — дорогу нам преградил караван из телег, двигающихся от пристани. Едва путь стал свободен, полицейский скомандовал: — Пшел! — и мы опять двинулись в сторону Соборной площади. С приближением к центру, народа становилось все больше и больше. И все глазеют на меня, как на слона африканского. Хорошо, в это время смартфонов нет, а то уже прославился бы на весь свет. Может даже на БиБиСи попал бы, как жертва режима. А тут для не избалованных событиями горожан, даже такая мелочь, как сопровождение задержанного, было, наверное, сродни цирковому представлению.

Я, конечно, мог бы сорваться в лес, уйти от этих троих труда бы не составило. Ну а дальше что? Возвращаться к тюйкулам? Или опять придумывать, как документы вырулить, скрываться или вовсе уходить из этих мест. А тут Фирс. А у него полные склады всяких цацек золотых и артефактов, плюс, наверняка, что-нибудь полезное из технологий завалялось. Это сейчас я ничего не хочу и не планирую. А, вдруг, завтра решу, бизнесом заняться. С тем же Жернаковым. Вроде мужик приличный, на прохиндея не похож. Открою свечной заводик или спиртовой, а может еще что.

Опять всякая ерунда в голову лезет. Это от нервов. А еще чувствую, как зашевелился гордый граф. Не нравится ему, что арестовали нас, да еще ведут по улице, как забулдыгу-алкоголика, разбившего витрину в лавке. И это еще одна причина, почему не стал ничего предпринимать. Я просто боюсь. Нет, не боюсь, скорее, опасаюсь снова потерять над собой контроль. И если с инженерами и казаками мое выступление последствий пока не имело, то раскидай я местных силовиков, остаток жизни придется жить в бегах. А у меня другие планы.

Наконец мой марш позора закончился у утопающего в зелени двухэтажного кирпичного дома за чугунной оградой. Никогда бы не подумал, что здесь находится полицейский участок. Банк или еще какая контора, связанная с деньгами — да, но никак не полиция. Однако большая вывеска не оставляет сомнений. А хотя не ошибся я. Первый этаж полицейский участок, а вот второй, на который ведет отдельная лестница, незаметная с улицы за густой растительностью, — Казначейство. Тут же рядом этапно-пересыльный пункт, казарма и почтово-телеграфная контора.

Едва зашли внутрь, в нос шибануло застоявшимся запахом табака, лука и казенного учреждения. Когда-то давно еще в моем детстве, так пахло на почте. Не табаком и луком, а казенщиной. Не знаю что это за запах, наверное сургуча и чернил. Заваленные папками и бумагами четыре стола в два ряда напротив друг друга за деревянным прилавком, тоже напомнили почту. Один угол огорожен решеткой, за которой на узеньком, коротком топчане, скрутившись в три погибели, спит прилично одетый мужчина. За одним из столов дымит папироской усатый мужчина в когда-то белой, а теперь серой сорочке. На землистом лице под густыми бровями выделяются красные, воспаленные толи от усталости и недосыпа, толи от дыма глаза. Три остальных стола пустуют.

­– Доставили, Вшебродь, — громко гаркнул городовой, отчего мужчина вздрогнул.

— Кутейкин, ну что ты так орешь, — усатый болезненно сморщился и потер виски, — Доставили, ведите в камеру. Я-то тут причем?

— Так приказано сразу к Его благородию господину участковому приставу на допрос вести.

— В камеру, Кутейкин, в камеру, — прогнусил усатый, растирая ладонями лицо, — Нету Зубрицкого. В управу ушел. Когда будет, не сказал. Может сегодня, а может и вовсе, завтра, — и усатый потерял к нам всяческий интерес, уткнувшись длинным острым носом в свои бумаги.

— Пшел! — городовой толкнул меня к неприметной деревянной двери, притаившейся за бочкой с пожухлым фикусом, густо удобренным папиросными окурками. Каменная лестница из семи ступенек заканчивалась коротким коридором с двумя железными дверьми со смотровыми окошками. Тут же в коридоре стоит стол, за которым важно восседает еще один полицейский чин с унтерскими лычками. Перед ним лежит одинокая амбарная книга, рядом чернильница с торчащей из нее перьевой ручкой.

­– Василь Лукич, постояльца тебе привели, — хохотнул городовой. Унтер лениво махнул рукой, отгоняя назойливую муху и торжественно, словно величайшую реликвию, открыл свой гроссбух.

— Как звать, сословие?! — буркнул он себе под нос. Это он мне или моим сопровождающим? Унтер поднял взгляд и недоуменно вперился в меня, ­– Ну?!

— Отвечай не медля, когда, господин помощник околоточного надзирателя спрашивает! — ткнул меня под ребро кулаком один из солдатиков.

— Еще раз руки распустишь, сломаю, — смотрю прямо в глаза служивому.

— Поговори мне, — огрызается тот, но видимо что-то почувствовав в моем взгляде, руки убрал за спину. Слышу, как хмыкнул за столом Василь Лукич.