Бен-Гур

Шейх хлопнул в ладоши.

— Принеси записи племени, — сказал он подбежавшему рабу.

В ожидании шейх играл с лошадьми, похлопывая их по шеям, расчесывая пальцами челки, оказывая знаки внимания каждому из коней. Но вот появились шесть мужчин с кедровыми сундуками, окованными медью.

— Нет, — сказал Ильдерим, когда ноша была поставлена у дивана, — я имел в виду не все, а только записи о лошадях — этот. Откройте его, а остальные унесите.

Сундук был открыт, и в нем оказались пластинки слоновой кости, нанизанные на большие кольца из серебряной проволоки, атак как каждая пластинка была не толще облатки, то на кольце умещалось несколько сотен их.

— Я знаю, — сказал Ильдерим, беря несколько колец, — я знаю, с каким тщанием ведутся записи о каждом новорожденном в Храме Святого Города, чтобы каждый сын Израиля мог проследить свой род до его начала, даже если оно было прежде патриархов. Мои отцы — да будет жить вечно память о них! — не сочли грехом позаимствовать идею и приложить ее к своим бессловесным рабам. Посмотри на эти таблички!

Бен-Гур взял кольца и, разделив пластины, увидел, что они покрыты грубыми письменами на арабском, выжженными раскаленным острием.

— Можешь ли ты читать их, сын Израиля?

— Нет, тебе придется объяснить их значение.

— Так знай же, что каждая табличка содержит имя одного из жеребят чистой крови, родившихся у моих отцов на протяжении многих сотен лет; а также имена жеребца и кобылы. Возьми их и обрати внимание на возраст табличек, чтобы мои слова имели больше веры.

Некоторые таблички совершенно истончились, и все пожелтели от времени.

— В этом сундуке хранится безупречная история; безупречная, поскольку подтверждена, как редко бывает с историей. Она рассказывает, от какой ветви произошел тот конь и этот. Ха-ха-ха! Я могу рассказать тебе о чудесах, свершенных их предками. Быть может, я и сделаю это в более подходящее время, пока же довольно сказать, что никогда их не настигала погоня; и никто — клянусь мечом Соломона! — не уходил от их преследования! Это, заметь, в песках и под седлом; но сейчас — я не знаю — я боюсь, ибо они впервые узнают хомут, а успех требует очень многих условий. Они горды, быстроноги и выносливы. Если я найду того, кто справится с ними, они победят. Сын Израиля, если этот человек — ты, клянусь, ты назовешь счастливейшим в своей жизни день, когда подошел к моему шатру. Теперь говори.

— Теперь я знаю, — сказал Бен-Гур, — почему в любви араба конь следует сразу за сыном, и знаю, почему арабские скакуны — лучшие в мире; но, добрый шейх, я не хотел бы, чтобы ты судил обо мне только по словам; ибо ты прекрасно знаешь, что лучшие обещания людей не всегда удается сдержать. Испытай меня на любой ровной площадке, а уж тогда доверь четверку.

Лицо Ильдерима снова осветилось, и он хотел отвечать.

— Мгновение, добрый шейх, одно мгновение! — перебил Бен-Гур. — Позволь мне закончить. Я получил много уроков у римских учителей, не подозревая, что смогу применить в подобных обстоятельствах. И я говорю тебе, что эти сыны пустыни, каждый из которых в отдельности быстр, как орел, и вынослив, как лев, проиграют, если не научатся бежать в упряжке. Ибо согласись, шейх, что в каждой четверке всегда есть самый быстроногий и самый слабый; и поскольку скорость определяется по слабейшему, то главные хлопоты всегда доставляет лучший. Так было сегодня, когда возница не смог заставить лучшего бежать в лад со слабейшим. Мое испытание может дать тот же результат; но если так, я скажу тебе об этом сразу — клянусь. Если же я сумею добиться, чтобы они бежали вместе, послушные моей воле, то ты получишь свои сестерции и венец, а я буду отомщен. Что скажешь ты?

Ильдерим слушал, расчесывая бороду, когда же речь была закончена, сказал, усмехнувшись:

— В пустыне говорят: «Если собираешься варить обед из слов, обещаю тебе океан масла». Завтра утром ты получишь лошадей.

В эту минуту послышался шум у входа в шатер.

— Ужин готов, и пришел мой друг Балтазар, с которым тебе следует познакомиться. У него есть рассказ, который не покажется скучным ни одному сыну Израиля.

И добавил, обращаясь к рабам:

— Унесите записи, и отведите моих драгоценных в их покой.

Что и было исполнено.

ГЛАВА XIV Довар в пальмовом саду

Если читатель вспомнит трапезу мудрецов в пустыне, ему понятны будут приготовления к ужину в шатре Ильдерима. Различия определялись только большими возможностями, предоставляемыми последним случаем.

Три коврика были расстелены поверх ковра на пространстве, ограниченном диваном; туда принесли и накрыли скатертью столик высотой не более фута. Сбоку от дивана была установлена переносная глиняная печь, в обязанности хозяйки которой входило снабжать сотрапезников горячим хлебом, а точнее — лепешками из муки, производимой ручными мельницами, чей шум непрерывно доносился из соседнего шатра.

Тем временем к дивану подвели Балтазара, встреченного стоя Ильдеримом и Бен-Гуром. Одетый в черный балахон старик передвигался неуверенными шагами, тяжело опираясь на посох и руку раба.

— Мир тебе, друг мой, — почтительно произнес Ильдерим. — Войди с миром.

Египтянин поднял голову и ответил: — И тебе, добрый шейх, тебе и всем твоим мир и благословение Единого Бога — Бога истинного и любящего.

Мягкий и возвышенный тон вызвал в Бен-Гуре священный трепет; когда же произносилась часть приветствия, обращенная и к нему, и глаза древнего гостя, впалые, но лучащие свет, остановились на его лице, взгляд их породил новое и загадочное чувство, столь сильное, что потом, на всем протяжении трапезы, он снова и снова изучал морщинистый, бескровный лик, неизменно находя там ласковое, спокойное и искреннее выражение, как на лице невинного ребенка.

— Вот, Балтазар, — сказал шейх, кладя ладонь на руку Бен-Гура, — тот, кто преломит с нами хлеб нынче вечером.

Египтянин вглядывался в молодого человека, не зная верить ли глазам; заметив это, шейх добавил:

— Завтра он испытает моих лошадей и, если все пройдет удачно, будет править ими в цирке.

Балтазар не отводил взгляда.

— Он пришел с хорошими рекомендациями, — продолжал озадаченный шейх. — Можешь называть его сыном Аррия, благородного римлянина, хотя, — шейх чуть помедлил, затем продолжал со смехом, — хотя он называет себя израилитом из колена Иудина, и — клянусь славой Божией — я верю его словам!

Балтазар не мог более откладывать объяснения.

— Сегодня, о щедрейший шейх, моя жизнь была в опасности, и я расстался бы с ней, если бы юноша, двойник этого, если не этот самый, не вмешался, когда другие бежали, и не спас меня. — Затем он обратился непосредственно к Бен-Гуру. — Не ты ли это был?

— Могу сказать только, — скромно и почтительно отвечал Бен-Гур, — что я остановил лошадей наглого римлянина, когда они мчались на твоего верблюда у Кастальского ключа. Твоя дочь оставила мне чашу.

Он достал подарок из складок туники и подал его Балтазару.

Луч света прошел по старческому лицу египтянина.

— Господь послал мне тебя у фонтана сегодня, — сказал он дрожащим голосом, протягивая руку к Бен-Гуру, — и он же послал тебя снова. Я благодарю его — восславь и ты, ибо по его милости я могу достойно вознаградить тебя и сделаю это. Чаша же твоя, возьми ее.

Бен-Гур забрал вторично данный подарок, а Балтазар, видя вопрос на лице Ильдерима, рассказал о происшествии у Ключа.

— Что? — воскликнул шейх Ильдерим, — и ты не сказал мне об этом, хотя лучшей рекомендации не дал бы тебе никто? Разве я не араб и не шейх племени из десяти тысяч шатров? И разве спасенный тобою не гость мой? И разве законы гостеприимства не превращают добро и зло моему гостю — в добро и зло мне? Куда, если не ко мне, должен был ты прийти за наградой?

К концу этой речи голос его стал режуще пронзительным.

— Добрый шейх, пощади. Я пришел не за наградой — боль шой или малой; и, чтобы освободить себя от подозрений в такой мысли, скажу, что помощь, оказанную этому достойнейшему человеку, получил бы и последний из твоих слуг.