Бен-Гур

— Сын мой, — говорил Балтазар благосклонно, — миссия его в не открытой еще Божьей воле. Все, что я думаю о ней, черпается из слов Голоса, а также их связи с молитвой, ответом на которую прозвучал Голос. Обратимся ли мы к ним снова?

— Ты — мой учитель.

— Меня лишило покоя, — тихо начал Балтазар, сделало проповедником в Александрии и в селениях на Ниле, а в конце концов привело к отшельничеству, в котором нашел меня Дух, падение людей, а причина его, как я верил, — недостаток знания о Боге. Я скорбел о скорбях человеческих — не одного сословия, но всего человечества. Мне казалось, оно пало так низко, что не может быть Спасения, если сам Бог не совершит этот труд; и я молил его прийти и позволить мне увидеть это. «Твои праведные труды победили. Спасение грядет; ты увидишь Спасителя,» — так сказал Голос; и, возрадовавшись этому ответу, я отправился в Иерусалим. Так кому же Спасение? Всему миру. И как оно придет? Укрепи свою веру, сын мой! Говорят, что не будет счастья, пока Рим стоит на своих холмах. То есть болезни времени происходят не от незнания Бога, как думаю я, а от дурных правителей. Нужно ли говорить, что власть человеческая никогда не служит религии? Сколько вы знали царей, которые были лучше своих подданных? Нет! Спасение не может свершиться ради того только, чтобы свергнуть правителей, освободив места для других. Если бы это было все, мудрость Господня не была бы превыше человеческой. Говорю вам, хоть это всего лишь слепой говорит со слепыми: грядущий будет Спасителем душ, и Спасение означает, что Бог еще раз сойдет на землю и очистит ее от греха, чтобы не мерзко ему было пребывать здесь.

На лице Бен-Гура ясно отразилось недоумение; голова его упала на грудь; он не был убежден, но не находил в себе силы для спора с египтянином. В отличие от Ильдерима.

— Клянусь славой Господней! — вскричал тот, — твое суждение расходится со всеми обычаями. Пути мира установлены, и изменить их невозможно. Должен быть вождь облеченный властью, а иначе ничего нельзя изменить.

Балтазар серьезно отнесся к этой вспышке.

— Твоя мудрость, шейх, от мира, а ты забываешь, что это от мирских путей мы должны быть спасены. Человек как подданный нужен царю; душа же человека, дабы спасти ее, желанна Богу.

Ильдерим замолчал, но тряс головой, не желая соглашаться. Вместо него вступил в спор Бен-Гур.

— Отец — называю тебя так с твоего позволения — о ком ты должен был спросить у ворот Иерусалима?

Шейх бросил на него благодарный взгляд.

— Я должен был спрашивать людей, — спокойно говорил Балтазар, — «Где рожденный Царь Иудейский?»

— И ты видел его в вифлеемской пещере?

— Мы видели и поклонились ему, и принесли ему дары: Мельхиор — золото; Гаспар — ладан; и я — мирро.

— Когда ты говоришь о свершившемся, отец, слушать тебя значит верить, — сказал Бен-Гур, — когда же высказываешь свое мнение, я не могу понять, что за царя ты хочешь сделать из Младенца. Я не могу отделить правителя от его власти и долга.

— Сын, — говорил Балтазар, — мы привыкли тщательно изучать то, что случай кладет к нашим ногам, уделяя лишь взгляд вещам более важным, но отдаленным. Ты видишь титул Царь Иудейский, но стоит поднять глаза к стоящему за ним чуду, и камень преткновения исчезнет. Сначала о титуле. Израиль знал лучшие дни — дни, когда Бог называл твой народ своим и общался с ним через пророков. Так вот, если в те дни он обещал твоему народу Спасителя как Царя Иудейского, то явление должно соответствовать обещанному, хотя бы ради произнесенного слова. Теперь ты понимаешь мой вопрос у ворот? Да, и я больше не буду об этом. Но может быть, ты заботишься о достоинстве Младенца? Если так, подумай, что значит быть наследником Ирода? Что это значит по земной мере чести? Не может ли Бог дать большего своему возлюбленному? Если ты можешь представить Отца Всемогущего, помышляющим о титуле и снисходящим до заимствования человеческих изобретений, то почему же мне не было велено спрашивать о цезаре? О, ради природы того, о чем мы говорим, прошу тебя, смотри выше! Спроси, царем чего должен быть тот, кого мы ждем; ибо говорю тебе, сын мой, что в этом ключ к тайне, которую ни один человек не сможет разгадать без ключа.

Балтазар молитвенно поднял глаза.

— Есть царство на земле, но не земное — царство шире, чем земля, шире, чем море и земля, даже если скатать их вместе, как лист золота, и расплющить молотами. Его существование реально, как реальны наши сердца, и мы путешествуем по нему от рождения до смерти, не видя его; и не увидит его ни один человек, пока не узнает о существовании собственной души, ибо царство это не для него, а для его души. И в этом доминионе есть слава, не умещающаяся в нашем воображении — небывалая, несравненная и такая, что превысить ее невозможно.

— То, что ты говоришь, звучит загадкой, — сказал Бен-Гур. — Я никогда не слышал о таком царстве.

— Я тоже, — добавил Ильдерим.

— А я не могу сказать о нем больше, — произнес Балтазар, смиренно опуская глаза. — Каково оно, зачем оно, как в него попасть, не может знать никто, пока Младенец не придет, чтобы вступить в правление им. Он несет ключи к невидимым вратам, которые откроет для возлюбленных, среди коих будут все, кто любит его, ибо для иных невозможно спасение.

Наступило долгое молчание, понятое Балтазаром как конец беседы.

— Добрый шейх, сказал он в своей обычной манере, — завтра или послезавтра я на время отправлюсь в город. Моя дочь хочет видеть приготовления к играм. Мы поговорим еще перед отъездом. И, сын мой, я еще увижусь с тобой. Мир вам обоим и доброй ночи.

Все встали из-за стола. Шейх и Бен-Гур не отводили глаз от египтянина, пока его не довели до гостевого шатра.

— Шейх Ильдерим, — сказал тогда Бен-Гур, — сегодня я услышал странные вещи. Прошу, позволь оставить тебя и побродить у озера, чтобы обдумать услышанное.

— Иди, я приду туда позже.

Они снова омыли руки, после чего, по знаку господина, слуги принесли Бен-Гуру его обувь, и он немедленно ушел.

ГЛАВА XVII Царство — духовное или земное?

Чуть выше довара стояла группа пальм, бросавших свои тени на землю и на озеро. Соловей пел приветственную песнь в их ветвях. Бен-Гур остановился, чтобы послушать. В другое время птичья песня прогнала бы все его мысли, но рассказ египтянина был удивительной ношей, и, как другие труженики, он не способен был воспринимать прелесть сладчайшей музыки, пока душа и тело не получат отдыха.

Ночь была тихой. Все древние звезды древнего Востока заняли свои места, повсюду: на земле, воде и в небе было лето.

Воображение Бен-Гура разгорелось, чувства восстали, воля была в смятении.

Пальмы, небо, воздух казались ему теми, под которые привела Балтазара скорбь о людях; недвижное озеро преобразилось в мать Нила, у которой молился праведник, когда ему было даровано сияющее явление Духа. Не перенеслось ли сюда все, что сопровождало чудо? Или сам Бен-Гур перенесен туда? И что, если чудо повторится — для него? Он боялся, но желал и даже ждал явления. Когда, наконец, его лихорадочное настроение несколько улеглось, он задумался.

Нам уже известен план, которому он собирался посвятить жизнь. Однако до сих пор в этом плане был пробел столь широкий, что он с трудом видел находящееся по другую сторону. Когда он станет таким же хорошим командиром, как солдатом, куда направить свои усилия? Безусловно, это будет восстание, но у восстания свои законы, и чтобы поднять на него людей, необходимы причина, и конечная цель. Обычно хорошо сражаются те, по отношению к кому совершена несправедливость, но несравненно лучше — те, для кого несправедливость только шпора, подгоняющая к великой цели, в которой различаются будущие повязки для ран, награда за труды и благодарная память после смерти.

Чтобы верно определить причину и цель, нужно было определить сподвижников, которых он будет искать, когда все будет готово для действий. Естественно, это должны быть соотечественники. Раны Израиля — раны всех его сынов, и каждая из них являла собой причину святую и зовущую в бой.

Да, причина есть, но цель?

Невозможно сосчитать часы и дни, посвященные размышлениям над этой частью плана, но они не дали ничего, кроме смутной идеи национальной свободы. Довольно ли этого? Он не мог сказать «нет», ибо это убило бы надежду, но не решался сказать «да», потому что рассудок требовал большего. Он не мог убедить себя даже в том, что Израиль способен в одиночку вести победоносную войну с Римом. Он знал, какими ресурсами располагал враг, знал и о его искусстве, еще большем, чем ресурсы. Необходим был всемирный союз, но увы, он невозможен, если только — сколько размышлений было посвящено этому «если» — если только одна из страдающих наций не даст героя, военная слава которого облетит весь мир. Каким благом для Иудеи было бы превзойти Македонию, породив нового Александра! И снова увы! Раввины могли воспитать доблесть, но не дисциплину. И потому справедлива насмешка Мессалы в саду Ирода: «Все, завоеванное за шесть дней, вы теряете на седьмой».