Берег и море

Куда теперь идти? К Реджине? Или напроситься к Эмме?

И там, и там меня, скорее всего, примут, вот только это будет напрягать и меня, и их. Конечно, я могу остаться и в коридоре, но зная миссис Лукас, она не остановится перед тем, чтобы треснуть меня метлой или чем посерьёзней.

Для ночёвок на улице слишком холодно. А других мотелей в Сторибруке нет.

— Как там говорил Киллиан? — рассуждаю я вслух. — Тысяча чертей? Тысяча грёбаный чертей! Почему?!

Я толкаю стоящую рядом сумку: скорее символично, чем сильно — но, несмотря на это, та отлетает от меня и врезается в противоположную стену. Я вздрагиваю, а потом появляется ещё кое-что, привлекающее моё внимание. Запах гари.

Записка, которую я скомкала и выкинула, кажется, уже давно горит ярким маленьким пламенем.

Я подскакиваю на месте и бегу к ней. Тушу, с силой втаптывая огонь в деревянную поверхность пола, затем возвращаюсь к комнате за сумкой, подхватываю её подмышки и убегаю прочь, как преступник, который не хочет, чтобы его позорно застукали на месте преступления.

Ноги сами приводят меня к дому Реджины. Я стучу костяшками пальцев два раза, и дверь открывается практически сразу же, что странно.

— Лу? — удивлённо спрашивает Реджина.

— Могу я …, — мне неловко озвучивать такую просьбу вслух даже перед своей билогической матерью. — Миссис Лукас выселила меня из мотеля. Могу я остаться на одну ночь? Обещаю, завтра же утром я …

— Конечно, — Реджина делает шаг в сторону, позволяя мне пройти в дом. Она рада, что я пришла. Или мне хочется, чтобы она была рада?

***

Ночью я невероятно хорошо спала: ни странных звуков, ни слишком твёрдой подушки и слишком тяжёлого одеяла. А с утра меня ожидал ещё и удивительно вкусный домашний завтрак. Точнее, меня и Генри. Мальчишка обрадовался моему приходу, и это было так странно — чувствовать себя желанным гостем.

Всё омрачил выход на улицу. Вспомнив о том, что случилось вчера, я прошу Реджину отвезти меня в больницу, чтобы якобы проверить, как там Киллиан, но перед тем, как пойти в его палату, я прохожу по коридорам и заглядываю в другие. Люди там в основном в сознании и более менее в порядке, однако когда на ресепшне я слышу, что у двоих пациентов в крыле интенсивной терапии состояние лишь ухудшилось за эту ночь, мне становится нехорошо, и вкусные яблочные конвертики, приготовленные Реджиной, подкатывают к горлу, норовя выйти обратно.

Палата Крюка — мой пункт назначения. Мы с Генри, за которым Реджина попросила приглядеть, пока сама отойдёт по делам, устраиваемся на кресле и стуле напротив спящего Киллиана и принимаемся листать его книгу сказок.

Пользуясь случаем, я рассказываю ему о вырванных страницах из истории про Королеву Червей.

— Это странно, — шёпотом отвечает Генри. — Они были! Я читал их, точно!

— Ты помнишь, о чём там говорилось?

— Немного, — Генри хмурит лоб. — Там точно было что-то про маму, кажется …

Генри замолкает, когда Крюк начинает ворочаться. Я замечаю, что тот уже не спит. Не знаю, как долго, но его лицо слишком напряжено для спящего человека.

— Ваш шёпот подымет даже мёртвого со дна морского, — бурчит Киллиан, разоблачая себя.

Сначала он открывает один глаз, потом другой. Трёт переносицу, морщит нос и прежде чем с его губ слетает очередная глупость, я прошу Генри сходить за кофе.

— Красавица, — слабый голос Киллиана разносится по помещению в такт тиканью настенных часов. — Мне казалось, что между сном и пробуждением должен идти страстный поцелуй. Разве не об этом написано в сказках?

Я захлопываю книгу, убираю её в рюкзак Генри и скрещиваю руки на груди.

— Губу закатай.

— Поверь мне, есть более приятное занятие, в котором могут участвовать мои губы, — парирует пират.

Я устало закатываю глаза.

— Господи, что я до сих пор здесь делаю?

Киллиан улыбается одними губами. Ёрзает на месте, пока не принимает более удобное положение. Его рука без крюка смотрится настолько неестественно, что мне так и хочется попросить его вернуть железяку на место.

— Просто я тебе нравлюсь.

Я отрицательно качаю головой.

— О, нет! Мне нравится смотреть на море, есть вишнёвый пирог и делать вид, будто я работаю. А ты … К тебе я, скорее, просто не испытываю ненависти.

Мои слова повисают в воздухе. Выражение лица Киллиана не меняется совсем: он продолжает смотреть на меня, прищурившись, и моргать так медленно, словно сейчас заснёт. Возможно, это всё вина обезболивающих, или ему просто скучно со мной.

— Мне кажется, и с этим можно работать, — наконец произносит он.

Я фыркаю, но меня выдаёт улыбка, которую я не могу скрыть.

— Как твоя нога? — интересуюсь я.

Киллиан приподнимается на локтях, насколько это возможно, задирает уголочек одеяла и демонстрирует мне перегипсованную конечность.

— Что ж, — протягивает он, с глухим вздохом опускаясь обратно на спину, — по крайней мере, она на месте.

— Да брось, — я машу рукой. — Тебе не привыкать.

Крюк не отвечает, и лишь смотрит на меня, словно что-то ждёт — то ли объявления о том, что это шутка, то ли извинения. Я расслабляю руки, скрещиваю пальцы в замок и внимательно осматриваю Киллиана. В больничном халате белого цвета и хлопковой светло-голубой футболке под ним он выглядит слишком … просто. Сейчас тени по его глазами, оставшиеся от чёрных штрихов подводки, делают его похожим на тяжело больного мученика, и культя вместо левой руки только усугубляет это.

Я не знаю, почему меня к нему так тянет. Во всех историях, описанных в книжке Генри, главные герои влюблялись друг в друга с первого же взгляда, ну или, максимум — в этот же день. Например, те же Белоснежка и Прекрасный, или Ариэль и Эрик. Разве что Белль и Румпельштильцхен не совсем тот случай: девушке нужно было время, чтобы разглядеть за чудовищем его хорошую сторону.

Мне не нравится Киллиан. То есть, нравится, но не в общепринятом смысле. Просто он такой же, как и я. Мы отрицательные герои своей и любой другой истории. Таким, как мы, «долго и счастливо» не светит никогда.

— Что? — наконец спрашивает Киллиан.

— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Просто не привычно не созерцать твоих чёрных кудрей на груди.

Слава Богу, в этот момент входит Генри. Он протягивает мне один из пластиковых стаканчиков с дымящимся напитком, второй оставляет себе.

— Мама спрашивает, мы идём или нет? — передаёт Генри.

Прежде чем ответить, я перевожу взгляд на Киллиана. По его лицу невозможно прочитать, хочет ли он, чтобы я осталась.

— Мама? — вместо этого переспрашивает он. — Вы что, теперь разговариваете?