Берущий ветром

Ихтилласкос так и не вернулся обратно. Говорили, что он сделался в своем путешествии совсем как настоящий инглезис, и совсем перенял не только инглезианские взгляды на окружающее пространство, но и их глубинные привычки, и спиритические пристрастия, и древние страхи, а затем он пристрастился к какому-то тамошнему снадобью да и осел где-то в их землях, женившись на незнатной, но очень богатой инглези.

Более же всего интересного за границами случилось с младшим Истфилином. Якобы он, князь Кассий, уже в самом начале своего путешествия испытал в нем сильнейшее разочарование, но не вернулся обратно, а принялся колесить по белу свету, словно бы что-то в нем пытаясь обнаружить или выискать.

То его, якобы, видели скачущем на верблюде по пустыне Иегев в окружении двенадцати верных конюхов и сорока самых приближенных берейторов-бретеров, то наблюдали в Ермолайских горах, где он, якобы в ужасной рванине и с деревянной миской в руках бродил по тамошним дорогам и рынком, выпрашивая себе подаяние и заглядывая в глаза всем встречным тамошним оборванцам да выспрашивая у них о какой-то тамошней неземной мудрости. И все это - уже без верного своего окружения, которое, якобы, было постепенно растрачено им еще в сатисфакционных стычках, где-то то ли в нижней Ильсезии, то ли в верхней Хасконии.

Кто-то из знатных столичных утверждал, что во время морского путешествия на его корабль нападали пираты и во главе их стоял никто иной, как Кассий Истфилин собственной персоной. Иные же утверждали, что он сделался удачливым инглезианским ростовщиком, и будто бы живет сейчас припеваючи в главном городе всех инглезисов - Доне-на-Емзе, а когда к нему обращаются за ссудой поиздержавшиеся в дорогах знатные соотечественники, то он, Кассий, будто бы без стеснения обирает их до последней жемчужной нитки, да еще и издевается над ними, и хохочет при этом. Кто-то клялся Провиденсом, что видел своими глазами, как именно этот вот Истфилин лежал на кушетке в одном из притонов Мокауа и будто бы вдыхал через специальный чубук тамошний гаш, и что он уже совсем высох телом и своим видом больше походит на костяк человека, чем на самого человека. У всех этих историй, несмотря на все их кажущееся разнообразие, была одна общая сверхидея, которая состояла в том, что покинув родные пределы, молодой князь будто бы сделался пропащим человеком.

Ох, чего только не напридумывают праздные столичные люди в отместку кому-нибудь за что-то или даже просто так, от безделья!

К тому же всем хорошо известно, что выдумкой и распространением разной чуши в столицах занимается некая разновидность тамошних праздных барынь. Эдаких львиц-охотниц, эдаких диан-лучниц, которые с виду стаями, а на самом деле строго поодиночке охотятся там на выгодные и удачные партии для себя, стараясь выгадать при этом и титул погромче, и денег да имений побольше, и чтобы обязательно добыча была еще не полным уродом.

Младший Истфилин и был как раз таким, да вот в самом начале охоты на него львиц-охотниц взял и ускользнул из их когтей, вот они-то, скорее всего и мстили ему тогда своими длинными ядовитыми языками. И вот откуда, надо полагать, развелось столько невероятных, но глупых, как бы подсмотренных в инглезианских книжках, историй. Ведь всем известно, что столичные барыни, эти светские львицы-охотницы ничего не могут выдумать из своей головы, потому, что все они, как правило, дуры, хоть и хитрые, и от жизни им нужно только одного - побольше разнообразных имений.

Впрочем, некоторые считали, что все эти выдумки распространялись тайно-военной службой в воспитательных целях, с намерением отвратить знатную столичную молодежь от езды по заграницам.

На самом же деле об странствиях Кассия Истфилина никто и ничего толком не знал, а вернулся он только через семь лет и выглядело это так, будто он никуда и не уезжал, а вот - вышел человек из модного салона наружу, чтобы спокойно выкурить на свежем воздухе сигару, кальян или трубку и сразу же вернулся обратно.

Однако вскоре после возвращения опытные столичные люди из высших кругов начали замечать за младшим Истфилиным и разные странности. Главная странность состояла в том, что он начал заводить в столичных салонах необычные разговоры. Все бывало, после званого пира или молодецкой попойки, засядет в курительной и толкует там об какой-то безупречности или об чем-то таком - непонятном. Многие не могли выдерживать долго эти разговоры и почти сразу же выходили из курительной, а те, что там оставались, быстро засыпали под них, но князь словно бы не замечал этого и все говорил, говорил. А то бывало еще такое, что заведет он вдруг разговор об чудесах с еромолайских гор, или даже об самом Провиденсе, будто он не стволовой князь, а какой-то провиденциал в самом деле. Его уже и никто не слушает, а он все говорит и говорит, будто бы с самим собой. Ну не странно ли? И ведь молодой еще человек. Какая еще безупречность? Да кто ж тебя упрекнет, в самом деле? И за что? Особенно печаловались таким поведением князя дианы-охотницы, что по прибытии его в столицы мгновенно открыли на него охоту всей своей столичной стаей и как бы гнали его сейчас к своим западням, потому, что знали из доверенных казначейских источников - молодые Истфилины всеми своими чудачествами смогли уничтожить едва ли десятую часть своего наследства. По сведениям казначейских источников получалось, что князь Кассий владеет сейчас одной третью от девяти десятых от состояния дома Истфилиных, а это было огромное достояние, вот на него и охотились все столичные дианы, а он для них был только средством достижения этой трети от девяти десятых. Однако князь умело обходил все устроенные на него западни и ловушки, да еще с загадочными разговорами об этой темной безупречности. Уж не ее ли, эту проклятую безупречность притащил он с собой в столицы из заграниц? В результате многие из столичных львиц вскоре прекратили гон и оставили князя в покое, а охоту на него продолжили только самые глупые из них, и естественно без всякого успеха. Но это была только первая странность.

Другой странностью было то, что князь Кассий всячески уклонялся не только от службы, но и от обычных для его возраста, пола и состояния развлечений. Так - один или два раза в месяц приставит ветвистые рога к какой-нибудь глупой сабельной роже, а потом сам же и поотшибает их на непременной последующей дуэли. И это все. А когда его спрашивали - почему так, он обычно отвечал, что уже испытал в своей жизни сильнейшее разочарование буквально во всем на свете, вот только странствия все еще привлекают его и поэтому он вынужден часто отлучаться из столиц и путешествовать, чтобы утолить эту жажду к перемене мест, лиц и ландшафтов.

Надо же - испытал он, видишь ли, разочарование и все еще испытывает жажду к перемене мест. Да что в них такого? В этих местах? Все они одинаковы. Ну может быть, и есть где-то красивые места и приятные лица, да при чем здесь какая-то жажда? Многие воспринимали эти разговоры как отговорки от службы, а иные так и вовсе не обращали на них внимания.

И вот еще что - иной сабельный барон или кинжальный маркизет, уж так ловчит, так ползает по паркету, так трется об сапоги и так жалостно смотрит вверх преданными глазами. И все только для того, чтобы получить хоть какое-нибудь подходящее место и приступить уже к настоящему делу со всем пристрастием, а потом как следует его сделать и отличиться по службе, и сделать состояние не только себе, но и своим потомкам вплоть до седьмого колена, да еще и получить за это на свою грудь красивую медаль, орден или ленту в придачу к уже успешно составленному своему достоянию. А у этих стволовых всегда, видите ли, одно и то же - разочарование-с.

Были в столицах и такие, что утверждали будто все это - душевная болезнь неизвестного вида, или некая умственная напасть. Слияние разочарования с душевной болезнью, пожалуй, было бы здесь самое подходящее объяснение такого поведения.

И не оттого ли Кассий Истфилин так часто отлучался из столиц? Словно бы что-то непонятное звало его за собой и толкало его в дорогу. Не это ли самое разочарование-болезнь заставляло его все путешествовать и путешествовать дальше? Или это просто привычка к дороге у него выработалась такая за долгие годы странствий? Или за этими отлучками скрывалось нечто большее? Нечто такое, что и отвращало его не только от службы, но и от обычных для стволовой знати столичных развлечений?

Не оно ли, это непостижимое нечто, вырывало его из удобного кресла на каком-нибудь званом пиру, или из другого удобного кресла на модном цирковом представлении, не оно ли выгоняло его из постели очередной сабельной баронессы?

Вырывало, выталкивало взашей оттудова, а потом бросало на неудобный кожаный диван очередного почтового дилижанса?

***

Кассий Истфилин, придерживая одной рукой тяжелую саблю, а другою отстраняя от своего лица еловые ветви, и все насвистывая фривольную мелодию из модной цирковой постановки, шел через ночной лес и не без удовольствия вспоминал беседу с далеким теперь уже сабельным бароном из дилижанса.