Берущий ветром

После конфуза с соловьиными языками, барон совсем задичился столичного общества, отгородился и от службы, и от иной столичной жизни словно бы невидимой стеною и сделался совсем как одинокий бирючина ровно посреди чудовищной волчьей свадьбы.

Он только ходил в думчу и подымал там вместе со всеми свою правую руку - механическим движением, совсем не вникая в происходящее вокруг него. После очередного заседания барон возвращался к себе в столичный дом, залпом выпивал четвертной кубок земляничной водки и молча давясь обильной домашней едою, страдал от воспоминаний о своей милой вотчине.

Часто ему представлялось, что вот как было бы для него хорошо - сделать с себя точную восковую куклу с механической правой рукою, обрядить ее в самый модный кафтан да и посадить на свое место в думче, а самому изловчится, да и отрастить как-нибудь крылья на спине и полететь на них в свою любимую вотчину. А там взять и расцеловать всех шубеевских за их старание с языками и вообще за все, да одарить их подарками - звонкими медяками, да пряниками, а всем своим кухонным бабам и постельным девкам купить по красивой шелковой ленте...

Вот так и мучился барон Ошуба в этих столицах все четыре года. От волнения он много ел все это время и сильно раздобрел, и это при том, что он уже по своей конституции и от природы был весьма мощным и дородным человеком.

Барон вообще был ценителем хорошей пищи, в особенности мяса, и его прежняя жизнь в богатой и обильной различными натуральными продуктами усадьбе очень располагала к такому ценительству. В молодые годы Ошуба сильно увлекался печеной на все лады дикой зайчатиной, но вскоре пришел к заключению, что мясо жареной ондатры гораздо приятнее и нежнее на вкус. После этого он сделался заядлым поклонником жареной и тушеной ондатры, и, страдая в столицах от насмешек и подлых наветов, именно ее он выписывал из усадьбы в огромных количествах, и именно ею он заедал свои столичные страдания и конфузы.

Когда же к барону наведывался редкий посетитель из думческого сообщества, на стол всегда выставлялась жареная ондатра, и ее всегда очень хвалили даже самые придирчивые столичные едоки. Ошуба же всегда стеснялся говорить, что это ондатра, он очень боялся опозорить себя еще и этим, и всегда говорил, что это дикая зайчатина под особым соусом, и это еще добавляло ему волнений, что вскорости начало сказываться на его самочувствии и на совсем еще недавно отличном здоровье.

Однако, столичная беда никогда не приходит одна, и две они редко приходят к провинциальному сабельному барону, и только три столичных беды обычно приходятся такому человеку в самый раз. Они то, эти три столичные беды и приканчивают обычно провинциального сабельного вельможу, а если не приканчивают, то калечат или делают его сильнее, да только духом, но, увы, не телом.

Третья столичная беда барона Ошубы состояла в том, что приблизительно на середине своего думческого срока, этой своей угрюмой столичной отсидки, начал он получать подозрительные отчеты от своего главного управляющего. Из тех отчетов выходило, что урожайность в его владениях постоянно росла, поголовье крупного, среднего и мелкого скота (а в особенности любимой его ондатры) беспрерывно увеличивалось, а совокупные доходы от имения при этом все время падали.

Ошуба читал эти отчеты и так, и эдак, просматривал их на свет, трудил глаза, которые у него и так уже сильно слезились из-за работы в комитете по наблюдению за сочинениями и от всего пережитого им в столицах. Читал и ничего не мог понять.

В итоге, Прохор Патроклович призвал к себе в столицы управляющего с полным отчетом и, едва дослушав его наглые пояснения по росту поголовья и всего остального с сопутствующим сокращением совокупных доходов, схватил за бороду и начал возить мордой по столу, приговаривая:

– Как это - там растет, а тут падает... как это так может получаться... что там - все растет, а тут вдруг - все падает?

– Батюшка, Прохор Патроклович!- кричал управляющий.- Так бывает! Клянусь Провиденсом!

– Никогда не клянись Провиденсом, собака!- хрипел Ошуба, тыкая в губы управляющего дородным белым кулаком.- Не клянись мне такими вещами, вор!

– Я не вор,- бормотал управляющий распухшими губами.- Так бывает от непредвиденного падежа скотины или внезапной порчи некондиционного инструментария, или от саранчи и засухи. И ведь цены буквально на все тоже иногда падают. Что вполне естественно...

В результате Прохор Патроклович, едва дождавшись окончания думческого срока, и получения на руки, скрепленного все той же знакомой печатью с трехголовым крикливым драконом, указа об отставке, в страшной спешке отправился в Шубеево, причем тайно, почтовым дилижансом. Он хотел нагрянуть в свое имение внезапно, свалиться там всем как снег на голову, на все посмотреть в естественном его виде и таким образом понять - почему в его вотчине с одной стороны все растет, а с другой все падает.

А тут еще как раз в руку этот дорожный разговор с темным виконтом.

И вот же болтают некоторые инглизированные столичные барыни, что будто бы нет никакого Провиденса. Разве не дуры?

И ему еще предлагали на одной такой столичной дуре жениться. Чтобы она устраивала в столицах на его средства пиры с разными тушеными языками, да рыла в своем столичном парке глубокие пруды и зарыбливала их уродливыми золотистыми рыбами? Да разбивала повсюду розарии в духе инглезис, и при этом врала, что нету Провиденса?

И это при том, что его вотчинная усадьба полна отборной женской прислугой, которая славит Провиденс с утра до ночи?

И когда вокруг столько доказательств Его присутствия?

Да вот взять хоть бы и этот разговор с темным попутчиком. Разве это не доказательство? Разве не сам Провиденс просвещает его таким образом и готовит к встрече с осиротевшим хозяйством? Как бы намекая ему на нечто и силясь помочь?

И после всего этого ему жениться на инглизированной столичной дуре? Да пусть они зарыбливают свои столичные пруды без него.

Нету для них Провиденса.

Как бы не так.

Вот с какими сумбурными мыслями в голове возвращался барон в свое имение. Возвращался он из столиц тайно, в сильном волнении, осмеянный и оболганный разномастной столичной сволочью. Измазанный там отборной столичной грязью от самой своей макушки до кончиков пальцев ног. Измученный и истерзанный, располневший, с сильно ослабшими глазами и жгучим желанием разобраться во всем на месте и самолично, чтобы понять, почему в его имениях с одной стороны все растет, а с другой все падает, и решительно вмешаться в события, и таким образом предотвратить гибель своего имения.

***

Ночью Бей сидел на кожаном диване совершенно неподвижно, с закрытыми глазами, как каменная монгольская статуя, он вроде бы спал, и Прохор Патроклович ощутил сильнейший приступ голода, за которым последовал у него невероятно острый, практически непереносимый позыв к еде.

Домовая столичная челядь снарядила барона на дорожные нужды большой плетеной корзиной в которую положила ему две чудесно изжаренные в их же соку ондатры, четыре бутылки домашнего земляничного вина, и еще разной мелкой ерунды - пирожков, конфектов, яблоков, авокадов, да здоровенную бутыль земляничного морсу с плавающей внутри ледяной розовой глыбкой, которая впрочем, еще вчера растаяла.