Бес Славы

 Из дома я почти не выхожу. Только во двор, по делам: покормить живность, убраться, дров наколоть. За калитку ни-ни. Мне и так хватает криков, которые иногда доносятся с улицы:

– Шлюха! Потаскуха! Нагуляла! Такого мальчика предала...

 Обидно до слез и истерики. Ведь не предавала я.

 С девочкой гуляет бабушка. Ее в деревне уважают. Молчат, ничего не говорят. Но взгляды часто красноречивее слов.

 За месяц я сильно худею. Становлюсь даже тоньше, чем до беременности была. Мало ем, мало сплю... Зато много себя жалею и ненавижу весь мир.

Бабушка качает головой, но успокаивает и меня, и себя тем, что это послеродовая депрессия и скоро все наладится.

 А я уже не верю. Не надеюсь... И никак не могу полюбить. Свою дочь. Не могу… Я так мечтала о детях, а теперь стала бесчувственной куклой, которой, кажется, уже ни до чего нет дела. Это не мой ребенок, а бабушкин. Дело ведь не в том, кто родил, а в другом. Совсем в другом.

 Время идет, а я все не могу… Думала, что привычка сыграет роль, привязанность… Но нет, ничего нет. Все равно не моя девочка. Она чужая. Голубоглазая. Нет, ледяная.

 Я как будто все больше и больше умираю. Каждый день, каждый час, каждую минуту… Все чаще и чаще возникает желание сбежать, умереть, впасть в забытье, отмотать время назад. Да что угодно, но только не это!

 Сейчас я смотрю, как бабушка улюлюкает с этой, по сути, чужой девочкой. Целует ножки, ручки, не притворяясь. Вот как так можно? Я все-таки не выдерживаю… Горючие слезы катятся по щекам. Все, что копилось долгое время, теперь выливается наружу.

– Прекрати, – произносит бабушка немного строго, а потом гладит ребенка и резко меняет интонацию: – Ты имя дочери придумала? Ее давно пора оформлять.

 А я не знаю. И не хочу. Придумывать что-то. Она родилась в марте, так пусть и будет...

– Марта, – произношу я тихо.

– Марта, – повторяет бабушка и задумчиво смотрит на девочку. – А что? Ей идет. Весеннее имя, светлое, как глазки нашей крошки.

Глазки... Эти глазки!

– Собирайся, поедем в центр госуслуг. Тебе еще пособие положено, как матери-одиночке.

 При этом слове у меня сдавливает грудь. Мать-одиночка. А еще хуже становится, когда понимаю, что надо выйти на улицу, стоять на остановке вместе с односельчанами, стоять под их взглядами и сгорать от стыда. Как бабушка может быть такой спокойной?

 Наверное, она понимает, что я чувствую, потому что поднимается со скамейки и говорит:

– Смотри за ребенком, я схожу к Алексею. Мне не откажет – отвезет.

 Я киваю. Наташкин отец действительно со своими вечными проблемами с желудком спасется только бабушкиными настоями.

 Через час мы выезжаем. Ребенок в машине засыпает, а мы все молчим. Дядя Леша сосредоточенно смотрит на дорогу, бабушка держит на руках девочку. Господи, я не могу ее назвать своей дочкой…

 В райцентре я тоже жду осуждающих взглядов, медлю с выходом из машины. Но, кажется, никому до меня нет дела. Выдыхаю и иду вслед за бабулей. Ее здесь тоже многие знают, и в нескольких местах мы проходим без очереди. Везде договаривается бабушка, а я просто молчу и заполняю бумаги по образцу. А некоторые люди еще и сюсюкают с ребенком. И что они, чужие, в ней нашли, чего не вижу я? Чисто по-человечески я даже жалею этого ребенка, но принять не могу. Что-то внутри меня сопротивляется.

Я сильно устаю. Не думала, что очереди и бумаги так изматывают. Я иссякла, просто досуха выпита суровостью жизни. А бабушка еще тянет меня по магазинам. Из нее энергия бьет ключом, даже ребенок на руках не мешает.

 Даже не помню, что она покупает, но домой вы возвращаемся с внушительными пакетами.

 Я машинально разбираю покупки и, только когда бабушка забирает у меня из рук пачку соли, которую я собираюсь положить в холодильник, понимаю, что все делаю не так. Все не так, все не то. Как-то наперекосяк.

 Бабушка берет меня за руку и подводит к столу. Я иду за ней безвольно, опускаюсь на табурет, а потом поднимаю глаза.

– Стася, твоя душа умирает.

– В смысле?

– Ты знаешь, что вот такое самоедство становится и причиной болезней, и причиной смертей. Тебе надо уезжать.

 Что? Она сказала «тебе», но не «нам». Она меня выгоняет? Божечки, за что? Неужели даже моя мудрая бабушка не может принять гулящую внучку и ее байстрюка?

– Бабушка… Бабушка… Ну как же так? Не выгоняй меня. Ты же знаешь, что идти мне некуда.

– Дурочка, Станиславка, – качает она головой. – Мартушка останется со мной, а ты поедешь в областной центр. Денег на первое время дам, найдешь работу и как раз поступишь в училище какое-нибудь.

 Поднимаю на нее мокрые глаза. Она предлагает мне учиться? Про работу я сама думала, еще будучи беременной. Но не серьезно, потому что знала – в деревне я работу не найду. В райцентре можно, в городе тоже... но это далеко, а у меня маленький ребенок, ему ж нужна мама... господи! Да какая я мама? Неправильная. Поэтому цепляюсь за это бабушкино предложение – мне хочется уехать. Задышать, успокоиться!

 Пойти учиться. Найти работу. Куда? Кем? В детстве я хотела быть врачом, помогать людям, как бабушка. На врача долго, сложно... Можно пойти на медсестру. Два или три года – и вот у меня уже будет специальность. С ней проще найти стабильную работу. А за лето можно подработать. Да хоть посуду мыть, полы. Может, и официанткой смогу устроиться.

 Надо ехать – понимаю я. Надо помочь бабушке. Она столько для меня сделала и делает. Она у меня одна. Это нас у нее двое.

 Кошусь в сторону своей комнаты, в которой сейчас спит Марта. Как-то имя легко прижилось к ребенку. Я уже не думаю "она", я уже мысленно зову ее по имени.

– Ты считаешь, так правильно? – тихо спрашиваю я. Бабушка кивает:

– Для тебя пока да. Мне и моей правнучке нужна здоровая и счастливая Стася, – она с улыбкой вздыхает, достает с полки пучок травы. – Чтобы ты смогла полюбить свое дитя. И наконец-то увидеть, какая она красивая. Наша Марта.

 Я хмурюсь, потому что в этот момент до меня доходит – закрывая глаза, я не могу вспомнить личика Марты.

 Резко иду в комнату. Тихо подхожу к колыбели и заглядываю.

 Девочки спит, причмокивая губками во сне и шевеля маленькими пальчиками. Она такая... такая... как ангелок. Невинная, чистая, безгрешная, хрупкая. Ни в чем не виновата.

– Прости меня, – шепчу я. – Я постараюсь. Я смогу. Я сделаю.

Глава 19

Матвей

Все происходило как в тумане. Нет, как в том густом дыме, что обволакивал кабинет отца, когда я вытаскивал его тело. Менты, морг, похороны, поминки – какое-то полное дерьмо, которое как будто происходило не со мной. Чьи-то ненужные соболезнования, заверения вроде «если что-то понадобится…»

 Блядь, все было какой-то фальшью и наигранностью. Я снова начал бухать. Жестко, до беспамятства, чтобы заглушить хоть как-то давящее чувство в груди. Он был последним родным человеком в этом гребаном мире, а теперь и его не стало.