Бесконечное лето: Город в заливе

— Борис, можешь с меня слезть, — прошипела Балалайка.

— Не дождешься, — тихо ответил Сержант. Чрезвычайная ситуация обостряла все чувства. — Когда еще представится такая возможность?

— Я не собираюсь делать глупости, — женщина нахмурилась. — Нужно позвонить.

— А подождать это никак не может? — поинтересовался Сержант, напряженно прислушиваясь, что происходит на улице. Там, как и следовало ожидать, не было слышно ничего, но вестись на это не следовало. Если это был тот, о котором говорил покойный ныне Абрего, к его квалификации следовало отнестись с уважением.

— Совершенно точно — нет.

Сержант вздохнул и перекатился набок. Немного помятая Балалайка поправила задравшуюся юбку, набрала короткий мобильный номер, подождала, кусая накрашенные губы, и, когда на той стороне приняли вызов, произнесла всего два слова:

— Прекратить огонь.

***

— Не вижу, почему мне следует отчитываться перед вами, — холодно произнесла женщина с обожженным лицом. — Но да, он работал по моему заказу. Мне нужно было покончить с этим идиотским многовластием, этой чудовищной семибоярщиной — и я это сделала. С этого момента Роанапур находится под полным контролем «Отеля Москва».

Сержант покачал головой. События сменяли друг друга слишком быстро даже для него.

— Не могу понять, — снова влез Ружичка. Никто не стал его останавливать — надоело, да и бесполезно. — На вас ведь, дорогой товарищ Балалайка, тоже покушались, разве нет?

— Покушались, если ты помнишь, Александр, как раз на тебя, — женщина усмехнулась, трезво и холодно. — Я в тот момент была далеко, на похоронах Ченга. Идеальное прикрытие… и идеальное алиби. Вот только этот кретин Абрего чуть все не испортил. Видишь ли, стрелок не знал, чей заказ он выполняет — поэтому, увидев, что мы с колумбийцем встретились, решил убить двух зайцев сразу — реабилитироваться после той неудачи в складском районе. И у него даже чуть было не получилось.

На минуту воцарилась тишина. Люди Абрего покинули помещение, ошарашенные и задумчивые. К утру по меньшей мере половина из них дезертирует из рядов картеля.

— И что теперь? — Ружичка выглядел серьезным. Непривычно, траурно серьезным. — Не в смысле — с Роанапуром, тут все понятно, вы его подомнете, не без труда, наверное, но неизбежно. Остальные синдикаты обезглавлены, дезориентированы, и если действовать быстро — а вы наверняка так и будете действовать — будут приведены к покорности. Нет, я про другое — что делать с этим… с убийцей? Он ведь теперь в курсе, кто заказчик — а ваш план как раз и строился на том, что окружающие будут убеждены, будто стрелок охотился на всех боссов без исключения.

— О нем позаботятся, — уронила Балалайка. — И очень скоро.

Парень шумно выдохнул, саданул рукой по колену и вскочил.

— Как же меня это задолбало! — вспышка раздражения, даже гнева, была такой неожиданной, что все вздрогнули. — Чем дольше я смотрю на вас, мои дорогие друзья, тем больше мне кажется, что я тут — единственный взрослый, а всем окружающим — максимум по тринадцать лет!

Сержант от неожиданности закашлялся.

— Поясни, — тихо сказала Балалайка. Синие глаза были бесстрастны.

— На каждом шагу, куда ни повернись — кругом насилие и смерть. Все режут друг другу глотки, ни на секунду не задумываясь об альтернативе. — Ружичка замер посреди комнаты, растопырив руки, эдакий живой перебинтованный крест. — Возможно, кто-то не заметил, но я, выполнив все задания, которые вы тут так долго перечисляли, находя, доставляя, нейтрализуя и спасая, не тронул пальцем ни единого человека. Понимаете? Везде, где вы — и многие другие — начали бы садить из пулеметов, я обходился добрым словом и острой шуткой. И ситуация разрешалась! Я поступал так и знаю, что это правда: говорить и договариваться — всегда лучше, чем ручьями лить свою и чужую кровь.

— С такими способностями, как у тебя, парень, как-то неловко говорить о «добром слове и острой шутке», — хмыкнул Сержант. — Не у всех есть возможность ворочать стотонными каменными плитами и устраивать светопреставления на морях, уж извини.

— С такими способностями, как у меня, вы бы уже три раза взорвали планету, — парировал парень. — А потом еще и Солнечную систему до кучи. Ваши методы устарели еще до начала Троянской войны, обезумевшие вы милитаристы, насилие никогда не может служить приемлемым выходом! Вот вы сейчас собираетесь уничтожить собственноручно нанятого стрелка — но ведь он мастер своего дела, и сколько ваших собственных людей погибнет в ходе ликвидации? И все для того, чтобы сохранить в тайне этот план. Ах, подождите — есть одна сложность: мы ведь теперь тоже о нем знаем. Что делать, получается, нужно будет и нас тоже — того-этого? Не знаю, как это у вас выйдет, но пускай. Но есть еще Датч, старый и надежный деловой партнер, я уже не говорю про Реви, которая вас чуть ли не сестрой считает — что делать с ними?

Он перевел дух.

— Насилие неспособно решить ни одной проблемы, оно порождает лишь само себя, и эта цепь, эта бесконечная цепь все тянется и тянется, подминая под себя все больше и больше людей, пожирая целые страны и континенты, и оставляет за собой только кровь и пепел, боль и смерть… Если, конечно, не попытаться разорвать ее. Уничтожить хотя бы несколько звеньев. Вырваться из порочного круга.

— Предложи вариант, — одними губами выговорила Балалайка. Вся ее холодная ирония куда-то подевалась, лицо побелело. В голове с чудовищной скоростью мелькали и сменялись картины, которых она никогда раньше не видела, картины не из ее памяти, хотя и ей тоже было что вспомнить, но это… это было чем-то совсем иным.

Пожилой мужчина с неподвижным лицом стоит у обгоревшего автобусного остова, держа в руках измазанный чем-то вязким детский рюкзачок.

Девушка лет двадцати пяти с огромными глазами, в которых навсегда застыл страх, пригибаясь, короткими шажками отступает к погребу — дома уже нет, от дома осталась неаккуратная груда беленой глины и дранки.

Трехлетний пацаненок неуклюже бежит по берегу речки, в маленьких ручках — пляжные шлепанцы, за его спиной, в воде, вспухает пенный столб от прямого попадания артиллерийского снаряда.

Длинное щупальце маслянистого химического пламени из огнемета дотягивается до ее лица, кожа идет пузырями, потом высыхает и обугливается с неприятным потрескиванием, словно на сковородке жарится бекон.

Нет, это последнее было уже ее.

— Хорошо, — Балалайка едва протолкнула слова сквозь непослушные, сведенные судорогой мышцы. — Допустим, я тебя услышала. Укажи решение. Не надо глобальных планов, не замахивайся на вселенские проблемы. Скажи хотя бы, что делать в этом конкретном случае — как поступить с Вайтхенером?

— Да отпустить, конечно, живым и невредимым, — мгновенно откликнулся Ружичка. Он снова выглядел почти нормально. — Нет ни единого довода в пользу его смерти, это приведет лишь к новому витку насилия, а болтать он и так не станет — зачем, оно ему совершенно невыгодно. Наконец, этот вариант повышает вероятность того, что и мы тоже останемся живы, а мне такой исход почему-то крайне симпатичен.

Балалайка долго молчала — секунд сорок. Потом бесцеремонно вытащила у Сержанта рацию, перекинула тангенту и ровным тоном сказала: