Беспамятство

По распоряжению заведующего отделением, пережившую кризис Большакову, перевели в единственную отдельную комнатушку, именуемую боксом для умирающих, хотя обычно обречённых от живых просто отгораживали полотняной ширмой, а комнату использовали как палату люкс. Светик взяла недельный отпуск и целые дни проводила в больнице, возле подруги. Первые дни Ляля упорно молчала и на контакты не шла, се терзали какие-то жуткие мысли, она хваталась за голову и подолгу лежала с закрытыми глазами. На медсестру, которая три раза в день предлагала больной сходить в столовую поесть, смотрела с ненавистью. Потом беспокойство прорвалось наружу, и Ляля заговорила без умолку, вспоминая эпизоды из жизни с Максом, болезнь матери, странное поведение отца. Потом из этой каши выделилась фигура Вероники как первопричины зла.

–  Надо что-то делать, нельзя оставлять се безнаказанной, - горячо говорила Ляля Светику.
– Может, подать на нес в суд? Пойдешь свидетельницей?

–  Свидетельницей чего?

–  Помнишь, я тебе рассказывала, что она надела колье из изумрудов? Допустим, ты видела, как мама подарила колье мне, но когда Вероника появилась в доме, то взяла его, не спросив, и присвоила. Попросту украла. Я подам иск о возврате колье, возмещении морального ущерба и наказании за воровство.

–  Но я ничего не видела.

–  Естественно. Но без свидетеля мне не выиграть. Чего ты боишься? Это же гражданекий суд, не уголовный. Никто проверять не будет.

–  Извини, я врать не могу.

–  Ради дела.

Светик потрясла головой,

–  А ради меня?

–  Не могу,

Ляля посмотрела на нес с брезгливой жалостью,

–  И ты вообще никогда не врала? Бедняжка - у тебя все впереди.

Между ними словно невидимая кошка промелькнула, хотя ни

одна из них даже в мыслях в этом не призналась, считая себя правой. Тут как раз отпуск у верной подруги закончился, и она теперь забегала лишь вечерами и то не всегда и ненадолго - дела накопились и на работе, и дома.

Зато выздоравливающую Большакову стал усердно навещать сам Оган Степанович. Во время ночных дежурств он садился на край кровати, брал руку пациентки в свою, разглядывал тонкие пальцы с аккуратными ногтями модной формы, гладил, касался толстыми губами. Говорили больше об отвлечённом, философствовали. Иногда Ольга рассуждала о потерянном времени, о пережитых обидах, о страхе перед будущим, в котором от счастливого прошлого остались только пустые знаки, неживые атрибуты.

–  Я поняла, что заботы, в которые мы повседневно погружены, имеют лишь ничтожное сиюминутное значение. Такое ощущение есть в каждом, но оно храниться в оболочке, и нужны особые условия, чтобы оболочка лопнула и знание родилось. Плод должен созреть, В противном случае человек остается в плену иллюзий и вечных вопросов, на которые нет ответа.

Врач слушал внимательно, направляя разговор как опытный психотерапевт. Эти беседы, вместе с правильно подобранными медикаментами, снимали нервное напряжение, и Ляля стала понемногу успокаиваться.

Однажды Асратян сказал:

–  Я хотел бы вас поцеловать.

–  Пожалуйста. Какие проблемы? Подавайте заявление в двух экземплярах в ближайшее отделение милиции.

–  Я серьёзно,

–  Куда уж серьёзнее, если нужно разрешение правоохранительных органов.

Шутите. А я влюблен, словно мальчишка. Такие женщины, как вы, встречаются раз в жизни.

–  И чего во мне такого особенного? Не выдумывайте. Считайте, что мы разминулись.

–  Это пахнет кощунетвом.

–  Случается, пахнет и похуже. Иначе я не оказалась бы в больничной палате.

–  Вы женщина молодая. Не надо из неудач делать трагедию.

–  А жизнь - это вообще трагедия, исход которой предрешён.

–  Поменьше бы хлёстких фраз.

–  Это не фраза, это Хемингуэй.

–  Гении жестоки, на них нельзя равняться. Даже несчастье при определенных условиях перестаёт быть таковым. Но нужна соответствующая обстановка. Мы вас здесь, что называется, привели в чувство, однако возвращаться к действительности вес равно будет трудно. Любая мелочь всколыхнёт воспоминания, и с ними придёт отчаяние. А теперь посмотрите на меня. Я заботливый, люблю лелеять женщин, лечить. Вы уже определились - нервы. Тонкая, чувствительная и непредсказуемая болезнь, а главное — нескончаемая. Вы будете постоянно пребывать в моей нежной власти. Делаю вам предложение сердца.

–  О, Господи, чудны дела Твои! — вырвалось у Ляли: она вовсе не хотела ему нравиться, а хотела быть всего лишь понятой, - Весьма польщена. Вы мне тоже симпатичны,

–  Это обнадёживает. Я для вас самый оптимальный вариант: врач по профилю заболевания и богат.

–  Богат - в городской больнице?

–  Ну...
– Асратян не смутился.
– Если слегка приподняться над ординарной моралью, тут имеются свои возможности. К тому же я практикую частно.

–  А семья есть?

–  Да. Но это не ваши заботы.

–  Казалось бы. Мне надоело платить за чужие горшки. Из своих-то ни одного целого не осталось. Увольте.

–  Это конец?

–  Если перевести на язык медицины — летальный,

Асратян резко встал и вышел, не попрощавшись. Через день зашёл во время утреннего обхода в составе бригады врачей и дал указание на выписку. Ляля вздохнула: вот она, суть мужского эгоизма, не дали игрушку - пошла вой! А прикидываются сочувствующими.

Рассказав Свете про сватовство ее приятеля, спросила:

–  Как ты думаешь, почему я нравлюсь идиотам?

Подруга удивилась, подняла крашеные бровки:

–  Он не первый?

–  Второму, в Филькино, было шесть лет. Но идиоты не различаются по возрасту. Где ты его подцепила?

–  Жена у нас работает.

–  Бедная женщина.

Подписывая Ляле эпикриз Асратян посоветовал:

–  Сосуды плохие, я уже говорил. Поэтому с сердечком тоже поаккуратнее.

Напутствие звучало двусмысленно. Губы Ольги сложились в ироническую усмешку:

–  Да? Может, вы знаете способ, как без сердца любить или ненавидеть?

–  Слишком сильные эмоции губительны для организма.

–  А жизнь без эмоций возможна? А если возможна, то нужна ли?

Врач натужно улыбнулся:

–  Снизьте хотя бы накал.

Лядя вернулась на Кутузовский. Как хорошо, что вещи Максима после развода она отвезла к Вале, но и без того всё вокруг было пропитано прошлым, а прошлое причиняло страдания — Асратян хороший профессионал, знал, о чём говорил. Порой предательски кружилась голова, она забывала названия, фамилии, тем более номера телефонов, которые раньше запоминались сами собой. Ольга стала панически бояться встреч с Вероникой, проявлявшей необъяснимую тягу к громким скандалам по самому малейшему поводу. Эта «мёртвая голова» очень умело отравляла ей существование, которое и без того выглядело омерзительно. Теперь Ляля поняла маму: наступает момент, когда смерть страшит меньше, чем жизнь.

С отцом она практически не общалась, удивляясь и обижаясь, что его это, видимо, устраивает. Скорее всего, Вероника запретила мужу близкие отношения с дочерью, и он, бедняга, подчинился. Но чего жена этим добивалась? Завещания в свою пользу? Не знает про отцовский пунктик: пана считал, что стоит только составить этот нормальный для всякого цивилизованного человека документ,

как тут же помрёшь. У отца было много других предрассудков - черные кошки, цифра три, понедельник. Суеверие заменяло ему веру. Он любил подражать жестам и интонациям знаменитостей, но если тем случалось умереть, он тут же избавлялся от заимствований, словно они несли в себе бациллу смерти. А он хотел жить. Смерть не должна была иметь к нему никакого отношения.