Беспамятство

–  Ромка сообразил. Ты ему когда-то что-то про деревню брякнула.

–  Возможно. не помню.

–  А он помнит. Рвался со мной, но я отбилась. С него станется здесь обосноваться, а он тебе ни к чему, правда?
– спросила Света, внимательно ожидая ответной реакции.
– Здесь супермаркетов нет, а его три раза в день мясом кормить надо.

–  Ни к чему, — призналась хозяйка деревенского дома, не моргнув глазом.
– Точно.

–  Рома сказал: ты красивая, только холодная, как статуя.

–  О! Это что-то новенькое! Никак ты, святоша, уесть меня хочешь?

–  Я не вру!
– обиделась гостья.

–  не врёшь. Только при желании и правдой убить можно. Но это не та правда, а я давно повержена не тобою. Что до Ромы, то он действительно в пору близости не вызывал во мне энтузиазма,

–  Тем более. Пожил с тобой, проветрился и хватит. Против природы бессмысленно бороться, однако надо и честь знать, — назидательно сказала Света.
– Бегает туда-сюда. Пора определиться. не мальчик. Отец семейства.

Видно было, что она давно в деталях проработала этот вопрос.

–  Да, стабильность крайне полезна, — согласилась Ольга.
– Я вот за лето привыкла к деревне и чувствую себя отлично.

Она внимательно посмотрела на гостью. Когда видишь человека каждый день, многого не замечаешь, а каких-то пару месяцев разлуки и на тебе — Семицветик-то, оказывается, постарела! Внешне все в ажуре: костюмчик сидит ладно, туфельки модные, тупоносые, со вставкой из крокодила, волосики мелированные. Глазки блестят оживленно, а вот под ними кружочки, мешочки, морщинки мелкие. Но ведь они ровесницы, значит, и сама Ольга должна выглядеть не лучше. Впрочем, какое значение имеет здесь,

как выглядеть? Это в Москве важно. Или мы сами всё выдумали? Ладно, когда стараемся, вкусам сослуживцев потрафить, но зачем приукрашивать себя перед уличной толпой, состоящей из совершенно незнакомых людей, перед продавцами в магазине, перед публикой в театре?

Между тем и подруга, увидев Лялю, внутренне ужаснулась. Худоба такая, что на носу образовалась горбинка, а пальцы - словно воробьиные лапки. Ногти неухоженные, кожа бледная, нездоровая. Роскошные волосы, которые подруга любила красить, придавая оттенки от баклажанного до тёмно-русого, приобрели естественный каштановый цвет, разбавленный серебряными нитями седины. Бабий платок на голове, резиновые боты. Совсем опустилась. Горе и чистым воздухом не избудешь.

Заметив сострадательную гримасу подруги, Ольга решила её опередить.

–  Ты как, здорова? Что-то с личика спала.

Свете, которая приехала пожалеть и помочь, пришлось срочно перестраиваться.

–  Вкалываю, как лошадь. Работа, трос детей и Ромка четвёртый - хуже любого ребёнка.

–  Вот видишь. А ты ещё обо мне решила заботиться.

–  Ты — это святое! — отрезала Светик.

–  Ромкины предки внуков обеспечивают?

–  Грех жаловаться. Довольствие увеличили втрое. Теперь у них клиентские тарифы, как на Западе. Наши чиновники ничего решать не хотят, отбрыкиваются, чуть что - обращайтесь, граждане, в суд. А простому человеку к адвокатам не подступиться — двести пятьдесят евро в час. Но лишние деньги тоже плохо - теперь моим стервятникам ни в чём не откажешь.

–  Лишних денег не бывает. Брось работу.

–  И в кого я превращусь?

–  В нормальную женщину, а не в заезженную скотину. Чего упираешься?

–  Думаю о будущем. Мало ли что.

–  Зачем думать о будущем, если нам в нём не жить?

–  Дети все-таки, Ответственность,

Ольга прикусила язык. Когда речь шла о детях, у неё не было аргументов.

— Да и станет ли Ромка уважать жену, которая слабее его?
– добавила Светик.

Ольга тонко улыбнулась - это уже её территория. Ответ про- звучал иронично:

–  А ты уверена, что уважает?

Светик выпрямила спину и произнесла спесиво, пс смогла удержаться:

–  Представь себе. Тебя он только любил, а меня, да, уважает. Любит, конечно, тоже, иначе откуда бы детям взяться.

Ольге захотелось вернуть сё с небес на землю.

–  Ты что, совсем не ревнуешь? С твоим умом да не знать, что любовь и дети редко связаны друг с другом. По большей части они появляются вне любви — как следствие инстинкта размножения, случайности, необходимости, традиции, насилия, заблуждения...

Света опустила глаза и губы у неё дрогнули. Ольга остановилась, как споткнулась.

–  Прости, подруга. Я слишком хорошо знаю, что такое любовь, и потому лежу здесь, в этой вонючей избе, брошенная всеми, а ты — замужняя, многодетная, выступаешь в роли благодетельницы. Отец не уставал повторять: за всё надо платить. Вот, плачу. И он, думаю, тоже.

Семицветик обрадовалась, что можно уйти от неприятной темы:

–  Я недавно заходила к Валентине и видела Виталия Сергеевича, он у неё живёт.

–  У Вали?!

–  Представь себе! Но трудно вообразить, что человек может так измениться! Куда девались манеры, лоск, походка Ширхана. Сгорбился, подошвами шаркает, выбрит плохо. Погасший взгляд.

Угол Ольгиной губы пополз куда-то в сторону, и рот скривился. Значит, Бачслис довёл свой гнусный план до победного конца. Она сама ему невольно помогла, и испытывать теперь угрызения совести по меньшей мере фарисейство. Смерть за смерть, кровь за кровь — хороший лозунг времён войны. Но разве теперь война? Конечно, война, всегда война - нескончаемая, берущая начало во тьме пещеры и уходящая в космос. С каждым тысячелетием всё более беспощадная и бескомпромиссная. Вероника с любовником оставили отца в живых, но убили в нём личность. В таком возрасте

терять статус настолько унизительно, что одновременно теряешь себя. Нравственная смерть хуже физической, поскольку не даёт единственной отрады — покоя, за который смерти можно многое простить.

–  Того человека больше нет, - задумчиво сказала Ольга. — Он никогда не покается, а я никогда не прощу.

–  А может, покается? Ты же сама говоришь - его нет, значит, появился другой.

–  Зачем новому - грехи прежнего? Он считает себя не виноватым, а обманутым.

–  Тогда прости просто так, по-христиански. Тебе же легче станет.

–  Мне не станет. Гейне шутил, что врагам надо прощать, но не раньше, чем они будут повешены.

–  А как же постулат «возлюби ближнего, как себя самого»? Я вижу, ты Библию с собой привезла.

Ольга смутилась. Она захватила Библию среди прочих вещей в тайной надежде вычитать в ней утешение, подумать в тишине и одиночестве над вечными истинами. Религия могла бы стать спасительным якорем в океане несчастий, которые обрушились на нес, как девятый вал. Но это интимное дело, и Светку не касается. Она сказала: