Беспамятство

–  Ты что? — озабоченно спросила Светик, прервав красочный монолог.

–  В сон клонит.

–  Подожди немного, я приму душ и приготовлю ужин.

–  Хорошо.

Пока Света мылась и крутилась на кухне, Рома решал очень трудоёмкую задачу — подыскивал слова, которые могли бы объяснить жене, что домашняя суета, желание угодить и, вообще, её нескончаемая жертвенность напрасны. Больше нет смысла это скрывать. Самое плохое, чего он боялся и что было чудовищной несправедливостью, всё-таки произошло: Ляля исчезла из его жизни, их судьбы разорваны навсегда. Беззвучно лопнула ниточка, которая одна удерживала его в этом истерзанном мире. На многолетнем терпеливом ожидании чуда, на хрупких мечтах поставлен жирный крест.

Его женитьба была вынужденным шагом человека, безразличного к определённости. Он спал со Светой, как спал бы с любой другой женщиной, бабой, девкой, чтобы сбросить сексуальное напряжение. Одно время ему даже казалось, что он начинает испытывать к жене что-то похожее на жалость, прорастающую любовью. А может, созерцание такой цельной преданности высекало ответную искру? Но все эти интеллектуальные экзерсисы были возможны, пока на расстоянии нескольких троллейбусных остановок существовала Ляля и теплилась надежда, что она, наконец, поймёт - он, Рома, и есть её единственный и желанный мужчина. Они изначально были назначены друг другу, а потом явился этот грубый казак и всё испортил. Но даже во время бурного романа с Максом Ляля не казалась потерянной совсем. Страсть, как костёр,

прогорит и погаснет. Только теперь, уехав с каким-то мужиком в сибирскую глубинку, Ляля напрочь выбрасывала на свалку годы, прожитые сначала вместе, а потом рядом. Она ушла, так и не оставив разгадки себя, возможно, просто потому, что понять до конца другого человека невозможно в принципе. Все. Шарманка сломалась, мастер умер и музыки больше не будет. Прояснилось окончательно и жестоко, что Света, дети, дом — все было лишь временной заменой несбыточных желаний, эрзацем счастья и благополучия, назойливым напоминанием о бесконечных днях и ночах, годах и десятилетиях упования на возврат к радостям истинной любви.

Он часто терзался мыслью: если для него так важна Ляля, разве это не означает, что она и есть его искомая половинка, его женщина? Запахи, порывы, каждая выпуклость се гибкого тела точно соответствовала его впуклостям и наоборот, создавая впечатление единетва естества. Но Ляля не испытывала к нему тех же чувств и, следовательно, являлась половинкой кого-то другого. Что это — исключение из правила или ошибка исходного умозаключения, и его частичка тоже вовсе не Ляля, а какая-то другая женщина, которую он так и не встретил? А если бы встретил, то избежал бы душевных мук и был спокойно счастлив. Только нельзя даже представить кого-то, кто мог заменить Лялю.

Рома сразу и безоговорочно поверил выдумке жены. Во- первых, известно, что Светик никогда не врёт, во-вторых, он был готов к чему-то подобному. Всё должно иметь конец, и история его затянувшейся любви созрела для завершения. Причем на редкость удачного: никто не посрамлен, джокер выпал неизвестному игроку и нет больше почвы для надежд.

Рома устал от жизни, которая никак не хотела совпадать с его устремлениями. Сосуществование со Светиком являлось успокоительным снадобьем, вроде транквилизатора или наркотика. Теперь и оно уже не могло умалить рвущей боли, требовалось более сильное средство. не говоря никому ни слова, Брагинский оформился в археологическую экспедицию, отбывавшую в Центральную Азию. Он хорошо заплатил одному парню, рабочему, который прикинулся больным и рекомендовал Брагинского вместо себя. Что предстоит искать и где именно, Рому не интересовало, его влекла близость пустыни и полная отрешённость от вопросов, волновавших его на протяжении многих лет. В новой обстановке поведение и мысли

должны измениться радикально. Образы святых отшельников и Иисуса Христа, размышляющих, сидя в одиночестве на камне, с юности манили ето загадкой. Ему нравилась гипотеза Зигмунда Фрейда: вопрос о смысле жизни существует постольку, поскольку существует религиозное мировоззрение, а не наоборот. Рома не был религиозным, но, возможно, собирался им стать. До сих пор его знания в этой обрасти оставались слишком поверхностны, скатываясь к обыденному восприятию. А вдруг именно религия способна дать забвение от сердечного недуга?

Для семьи он потерян, так или иначе. Рома постарался избежать разговора с женой, да и как можно объяснить необъяснимое? Побросав в рюкзак минимум одежды, он уехал в отсутствие Светика, ие простившись. Оставил лишь записку,

«О, прекраснейшая из женщин! Я совершенно искренен, когда говорю так. Ты стоишь, чтобы тебя любили. Но это должен быть кто-то другой. Ухожу навсегда. Оказывается, роковая любовь бывает ие только в книжках. Ты добрая, и знаю - ты простишь. Я понимаю слабость своей этической позиции, но найти согласие между своими желаниями и потребностями семьи не сумел. Пусть тебя утешит, что я был плохим образцом для детей. Меня же кое-как примиряет с действительностью то, что жизнь не вечна.

О твоем материальном благополучии ие тревожусь - мои родители никогда ие оставят внуков, ближе у них никого пет, а сына они давно списали со счёта. Передай им сердечный привет.

Спасибо за терпение. Целую твои руки. Только ие ищи меня и перестань делать мне добро.

Рома».

Глава 23

Визит Светика взбаламутил озеро чистой водицы, которое по капле собирала и лелеяла в душе Ольга. Не уберегла. Одно дело мысли — их можно приструнить, отключить делами или таблетками, другое — живое напоминание о прошлом. Светик была прочно вплетена в жизнь, оставленную Ольгой не совсем уж без давления необходимости и не так легко, как она пыталась себе внушить. Искусственно обретенное равновесие оказалось пугающе шатким.

С приездом подруги Ольга впервые ночевала в Филькино не одна. Житейское дело, что ж тут такого? Ан нет. Возродились старательно отвергаемые ощущения: старой, хоть и не без изъянов, дружбы, принадлежности к сообществу людей, когда-то близких, хотя давно совершенно чужих и мало интересных, а это в свою очередь подняло со дна озерка муть несбывшихся желаний и горьких потерь. Оседала взвесь воспоминаний трагически медленно.

Уже на другой день после отъезда подруги Ольга проснулась в холодном ноту и с мыслью, что, если любишь человека больше себя, время бессильно. Картины утраченного счастья вновь жгли нестерпимо, побуждая желание грызть подушку, выть, резать вены. За окном брезжил немощный серенький рассвет, больше похожий на сумерки. Реальность то грозно сгущалась, выплывая из дрёмы, то снова с облегчением распадалась на куски. Полёт этих обморочных качелей не хотелось останавливать. Наконец, усилием воли Ольга затормозила очередное падение перед подъёмом и очутилась в тесной, убогой обители своих предков. Печь прогорела. На столе сидела крыса и доедала остатки вчерашнего ужина.

–  Болит чего? — спросила старая знакомая, всматриваясь в печать страдания на лице хозяйки дома.

Проволочные усы крысы шевелились, но слова, как и в прошлый раз, Ольга услышала внутри себя. Ответила откровенно, обрадовавшись собеседнице, как заключенный в тюрьме нежданному посетителю:

–  Нечему болеть, всё выгорело. Понимаешь?

–  Соображаю.

–  Ты случайно не читала, в смысле - не ела, как лечить любовную лихорадку? Один мужчина заразил меня вирусом. Теперь моё тело требует только его тела, другие не подходят. Но его уже нет в живых. А вирус остался во мне. Нашел тёплое местечко и не собирается сдаваться.

–  Психологи утверждают, что чувства, основанные на инстинктах, не меняются, на них не влияют ни гуманитарные науки, ни философия, ни тем более образ жизни. Изменилась только форма их проявления и нравственные ограничения, обусловленные непрерывной трансформацией общественных установок. Твой недуг неизлечим. Это как куриная чума. Чтобы от нес избавиться, нужно уничтожить сам больной организм. Другого пути нет.

Ольга беспокойно зашевелилась и даже села среди подушек. Сказала с досадой: