Беспокойные боги

Крепость из железа. Дворец из кости. Замок льда и мучений.

Дхаран-Тун.

Его ледяные пустоши были похожи на пустоши Воргоссоса, но там, где поверхность Воргоссоса была покрыта зелеными, как от проказы, трещинами, лицо Дхаран-Туна было изрыто кратерами, а воронки от взрывов заполняли корабли, экипажи, обслуживанием которых занимались рабы Короля-Пророка. Великие, как целые нации, его двигатели пылали, в глубоких ямах тлело голубое пламя.

Мир черепов. Мир ужаса.

Флагман флота сьельсинов.

Столица их империи.

И, увидев это, я понял, что именно призвало меня, что именно наблюдало за мной, искало через световые годы, напрягая свою жестокую волю, чтобы найти.

Мое зрение неумолимо размыло, меня тянуло вниз, как муху, нанизанную на гарпун. Я ударился о ледяную поверхность корабля-мира и пролетел под ней, сквозь лабиринты, туннели и ямы изо льда, железа и голого камня. Я снова увидел адский город и железную крепость Дхар-Иагона, и, пройдя через его ворота, попал в зал богов, где высеченные из черного камня Наблюдатели смотрели вниз между могучими колоннами.

Миуданар и Иакарам.

Птамару и Шамажа.

Шетебо и Наштенах и еще десятки других, по меньшей мере.

И я прошел по коридорам и похожим на пещеры пиршественным залам, мимо столов, демонстрирующих упадок и разложение. Два сьельсина пожирали другого, вырывая ребенка из его чрева. Извивающаяся масса тварей потела на кровати размером со сцену, сцепившись рогами в экстазе и агонии, рвала когтями и щелкала зубами, черная кровь лилась на белую плоть. Баэтаны, такие как Танаран, вырезали свои истории на стенах дворца, а воины в черных одеждах неустанно тренировались в гротах из серого камня, слагая стихи для своих скимитаров.

Наконец я добрался до глубокого зала, где придворные и нечеловеческие жрецы, чьи лица были грубо раскрашены синими и зелеными красками, толпились у обрыва и узкого прохода перед троном Короля Бледных.

Этот трон был скрыт внутри полусферы из белого камня, огромного купола в скале, в узкую дверь которого мог пройти только один.

Но я миновал ее и пришел в это святое место, призванный владыкой всего этого мрачнейшего ада.

Внутри купола было только одно кресло - простая каменная глыба. Была только одна дверь: узкая щель позади меня. И хотя света не было, я видел все отчетливо.

Принц принцев, Пророк и Король сьельсинов, Благословенная невеста Миуданара, сидел на своем троне в одиночестве, сложив руки на коленях. Серебряные кольца обвивали его рога, с них свисали браслеты и тонкие цепи. Сапфиры сверкали на цепочках, украшали кольца, сверкали на шее и на пальцах. Черным было его одеяние, черным, как бездна, и черными были доспехи под ним.

Черные же глаза смотрели на меня, не отрываясь от лица.

"Ты изменился, сородич".

Его высокий, холодный голос окутал все мои чувства, словно туман.

"Ты тоже", - сказал я, подходя ближе. Я осознавал свое тело, чувствовал, как ремни кресла на борту шаттла режут мне плечи, ощущал твердый холодный камень камеры под ногами.

С мучительной медлительностью Сириани Дораяика поднял голову. Это движение сопровождалось треском, как будто камни скрежетали в недрах земли. Словно две тектонические плиты надвигались одна на другую.

"Я становлюсь. Я почти здесь".

Я остановился. "Ты не Дораяика".

Повелитель сьельсинов улыбнулся, обнажив зубы, похожие на осколки стекла. "Дораяика здесь".

Я застыл, положив руку на рукоять меча.

Uls aman i aaiam.

"Ушара?"

Губы Дораяики не шевелились, но ее голос звучал в моих ушах. Нет.

Od uls tiam.

Миуданар.

Мечтатель пробудился, пробуждался на моих глазах. Именно его воля - а не воля Дораяики - призвала меня через световые годы. Я почувствовал, как ремни натянулись на моих плечах, когда наклонился вперед, обходя великого короля слева.

"Это видение?" спросил я.

Голова повернулась вслед за мной, лицо озарилось каким-то светом. Я снова остановился. Вдоль левой стороны лица тянулся шрам - царапина, идущая от челюсти и щеки мимо круглого черного глаза и через лоб к большому главному рогу...

...и не останавливался, а перетекал от плоти к кости, не заканчиваясь.

Я понял, что это был не шрам.

Это была трещина.

"Что такое видение, как не истина высшего мира, низведенная вниз?" Этот голос. Эта манера. Это был Дораяика.

"Значит, ты еще жив", - произнес я. "Это убьет тебя, сородич. Оно убивает тебя сейчас".

"Я стану богом!"

"Ты станешь трупом!" возразил я. "Но я могу спасти тебя".

По правде говоря, я не был уверен, что смогу. Рагама изгнал тень Ушары из моего сознания, но это была всего лишь тень, образ; и Рагама был одним из них, Вершителем Высшей Справедливости Абсолюта.

Я был всего лишь человеком, пусть и всереализованным.

Это не имело значения.

"Это ты нуждаешься в спасении!" Дораяика поднял правую руку и указал на меня вторым пальцем. Первого пальца не было, его обрубок был неровным. "Твои миры поражены чумой, твои люди страдают от рака. Твой император прячется от меня, как ребенок!" Рука опустилась и с глухим стуком ударила существо по колену. "Твои дни сочтены".

Дыхание монстра стало прерывистым, а голова поникла.

"Так вот почему ты вызвал меня через световые годы?" спросил я. "Чтобы позлорадствовать?"

"Ты убил Wemunyu-u-Deni", - произнес Дораяика. "Кхарн Сагара был дураком. Он построил мою империю, и ради чего? Ради двигателя".

Речь шла о телеграфах. Я почти забыл о них, забыл, что Кален Гарендот солгал. Он купил союз с норманами фальшивой монетой. Наполовину фальшивой. Он говорил, что его технология позволяет обнаружить все телеграфы в галактике, а на самом деле это были только корабли сьельсинов.

Сагара был кем угодно, но не дураком. Он дал сьельсинам краеугольный камень их галактической цивилизации, впервые в их истории объединив кланы с помощью сверхсветовой связи.

И под этим камнем скрывался его заряд.

"Ты все видишь?"

Дораяика никогда не лгал. "Только настолько, насколько позволяет мое зрение. Я искал тебя, когда почувствовал во Тьме, мой сородич. Я уже почти поймал тебя, но ты скрылся за занавесом".

За занавесом, подумал я. Магнитное поле.

На Сабрате Ушара попала в ловушку огромного магнитного поля планеты. На Воргоссосе было свое собственное поле - следствие расплавленного ядра. Я чувствовал это давление глаз во время нашего спуска, но оно исчезло, когда мы достигли поверхности планеты.