Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа. История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Виграмом

В ситечке, через которое ведьма процеживала чай, застряли несколько черных кошачьих волосков.

– Эрих Земмельвайс [5] – я не забыла это имя, потому что оно напоминало мне о похищенном пекаре. Позже я узнала, что это девичья фамилия матери Джекоба. То есть тот Земмельвайс, которого я встретила, был, вероятно, одним из его предков. Он был бледным, как личинка майского жука, и пахло от него, как от алхимиков из квартала Небесных Врат, что пытаются превращать свои сердца в золото. Земмельвайс пользовался большим успехом в Виенне, какое-то время даже обучал кулинарному искусству императорского сына. – Альма повернулась к Лисе. – Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебе рассказываю все это посреди ночи? Так вот, в один прекрасный день Эрих Земмельвайс возвратился из Виенны с невестой и всем говорил, что уплывет с ней в Новый Свет. И люди ему поверили, как верят сейчас истории Джекоба про Альбион. Но через год я видела их обоих выходящими из башни, а вскоре Земмельвайс позвал меня к себе, потому что его жена потеряла сон. Джекоб прекрасно скрывает, как трудно переходить из одного мира в другой, но поначалу даже он часто болел, так что будь осторожна.

5

Земмель (нем. die Semmel) – булочка.

– А что стало с женой Земмельвайса?

Ведьма перелила отвар в кубок, украденный Ханутой, как он уверял, у короля Альбиона.

– Кто-то похитил у нее первенца. Я всегда подозревала живущего в руинах острозуба. Она родила еще двоих детей и несколько раз навещала с ними своих родителей, но однажды Земмельвайс вышел из башни один.

Невеста из Виенны. Усталому мозгу Лиски понадобилось много времени, чтобы понять, что это значит.

– Ты должна рассказать все это Джекобу.

– Нет, – покачала головой Альма. – Можешь сказать ему, что мне известно о зеркале, но остальное пусть лучше выведывает сам. Для Джекоба все всегда крутилось вокруг отца. Хотя кто знает, может статься, его тяга к этому миру во многом и от матери.

9 Все кончено

Стражники Амалии и не пытались сдержать чернь, которая штурмовала стены, отделявшие дворцовый сад от улицы. А оттуда до павильона Феи долетали даже камни, брошенные детьми. Она могла восстановить разбитые стекла одним взмахом руки, и это еще больше бесило нападавших. Но Темной нравилось показывать им, как смехотворна их ненависть. Если бы так же легко можно было выключить их крики… И ни слова от Кмена.

Для подданных его молчание лишь подтверждало, что он поверил версии Амалии. Найти оправдания не составляло труда: он не получил ее писем, их перехватили повстанцы, ответ просто затерялся на долгом пути из Пруссии в Виенну. Но Фея уже перестала обманывать себя. Солдаты Кмена все еще охраняли ее, но несли караул у дверей не для ее защиты. Они не прогоняли метальщиков камней и ничего не предпринимали для того, чтобы подданные Амалии прекратили день и ночь выкрикивать из-за стены ругательства. Фея была их пленницей, даже если они ни за что не отважились бы встать у нее на пути.

«Водяная ведьма, чертова фея!» – все эти проклятия они выкрикивали давно. Но теперь добавилось еще одно: детоубийца.

Неужели Кмен и правда поверил, будто она убила его сына, после всего, что сделала для мальчика? Она поддерживала в нем жизнь ценой невероятных усилий и до сих пор чувствовала слабость. А теперь и боль из-за молчания его отца…

Когда Темная Фея покидала остров, сестры пророчили: уходящая превратится в собственную тень. Но за любовь Кмена она заплатила бы даже такую цену, хотя стыдилась это признавать, – впрочем, может, стыд всегда и есть начало конца.

Вокруг нее, как дым, роились мотыльки – крылатые тени былой любви, единственные оставшиеся у нее помощники. Или нет, есть еще один. Стекло хрустело под каблуками сапог Доннерсмарка, когда он шел к ней – хромой солдат, служивший когда-то матери Амалии. Он отверженный, навсегда уже не такой, как те, кто орет за стенами, даже если ему еще какое-то время удастся это скрывать.

– Восстания на севере захватывают всё новые районы. Трудно сказать, когда Кмен вернется в Виенну.

Фея вытащила из каштановых волос осколок стекла. Теперь она вновь носила их распущенными, как и ее сестры. Это ради Кмена она одевалась, как смертные женщины, укладывала волосы в высокую прическу, как они, спала в их домах и подарила ему тысячи сыновей, превращая людей в человекогоилов. Как же он мог так предать ее?! Кмен… даже в его имени теперь ощущается привкус яда.

Доннерсмарк прислушивался к доносившимся с улицы крикам. Сегодня они звучали громче, чем накануне. В крыше лопнуло еще одно стекло. Фея подняла руку. На мгновение она представила себе, как стекло превращается в воду, смывающую их всех – толпу за стеной, солдат Кмена и его куклу-жену… Ей все труднее было сдерживать гнев.

– Я уже не могу поручиться за вашу безопасность.

Доннерсмарк больше не опускал глаза, когда говорил с ней. Он не боялся смотреть на нее.

– Я сама в состоянии позаботиться о своей безопасности.

– Во всем городе волнения. Амалия приказала сжечь вашу карету. Она распускает слухи, что все, чего вы ни коснетесь, проклято.

Кукла демонстрирует удивительный талант интриганки. Какая прекрасная возможность завоевать сочувствие подданных, после того как она утратила их любовь, выйдя замуж за гоила. Чернь даже уже забыла, какое сильное отвращение испытывала к ее сыну – Принцу Лунного Камня. Теперь Амалия – только скорбящая мать.

– Что с ребенком?

Доннерсмарк покачал головой:

– Никаких следов. Его ищут трое моих солдат – последние, кому я еще доверяю.

Сама Темная Фея послала десятки мотыльков на поиски сына Кмена, но пока ни один не вернулся. Она разглядывала осколки под ногами. Ее разбитая клетка. А тот, кто ее в ней запер, очень-очень далеко. Или нет. Она сама заперла себя в клетке.

Доннерсмарк не уходил. Ее рыцарь после предательства короля.

– Что вы собираетесь делать?

И правда, что? Трудно освободиться от любви. Если скрутил однажды связующую нить, вряд ли разорвешь, а она сплела прочно.

Темная Фея шагнула под деревья, которые сама и велела здесь высадить. Обычно они росли только на берегу озера, породившего ее и сестер. Она сорвала два стручка с семенами, висевшие на ветвях среди густой листвы. Вскрыла первый, и на ладонь ей выпрыгнули две крошечные лошадки, такие же зеленые, как сам стручок. Они принялись расти, как только Фея поставила их на мраморную плиту. Из второго стручка выкатилась карета. Она росла, выпуская усеянные бледно-зелеными цветами и листьями побеги. Колеса и оси были черными, козлы, обтянутые кожей, и скамьи внутри – тоже черными, как ее боль, черными, как ее гнев.

Доннерсмарк стоял столбом, как все они стояли, оказываясь свидетелями колдовства: недоверие, тоска, зависть во взгляде… Им тоже очень хотелось бы так уметь.

Карета, лошади. Темная Фея взмахнула рукой. Теперь ей не хватало только кучера. Опустившийся ей на палец мотылек расправил черные бархатные, словно присыпанные золотой пыльцой, крылышки. Головка и тело его переливались изумрудной зеленью.

– Хитира, Хитира, – прошептала Фея мотыльку, – ты помог мне его найти, а теперь должен увезти меня от него.

Мотылек расправлял крылышки, пока легко не коснулся ими ее пальцев, словно поцеловал, и, слетев на землю к ее ногам, превратился в молодого человека. Черные одежды на нем казались присыпанными золотой пыльцой, как крылышки мотылька, а его тюрбан и жилет переливались изумрудной зеленью. Бледное лицо юноши выдавало, что он давно уже покинул этот мир. Хитира… одно из немногих имен, которые она помнила. Принц Хитира влюбился в Темную Фею больше ста лет назад и остался верен ей даже после смерти, как и множество тех, кто подпадал под их с сестрами чары. Они привыкли считать, что любовь смертных вечна. Откуда же ей было знать, что любовь Кмена окажется такой мимолетной?