Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа. История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Виграмом

– Ваше величество, ваш сын…

Царящая в мире тьма пробирается и во дворцы, и в хижины. Амалия по-прежнему не оборачивалась – только смотрела на него в зеркало. К обычной растерянности в ее взгляде примешивалось что-то еще, но Доннерсмарк не мог понять что.

– Кормилице давно следовало принести его сюда. Ни в коем случае не нужно было ее нанимать, эту бестолковку! – Амалия провела рукой по золотым волосам, словно погладила по голове незнакомку. – Права была мать, когда говорила, что крестьяне глупы, как скот. А у слуг мозгов не больше, чем у сковородок на кухне.

Доннерсмарк старался не смотреть в глаза горничным, даже если они и привыкли сносить оскорбления от госпожи. Ему очень захотелось спросить: «А как насчет солдат? Они так же глупы, как их мундиры? А фабричные рабочие – как уголь, который они вечно бросают в ненасытные утробы печей?»

Вероятно, Амалия даже не заметила бы этой иронии. Она только что подавила забастовку, послав солдат мужа против бастующих. Без согласия Кмена. Ребенок в лесу. Только с армией за спиной.

– Не думаю, что виновата кормилица, – возразил Доннерсмарк. – Сегодня утром вашего сына не оказалось в колыбели.

Фиалковые глаза расширились. Амалия оттолкнула замершую в ее волосах руку горничной, но по-прежнему смотрела в зеркало, словно силилась прочитать на своем лице, что чувствует.

– Что это значит? Где он?

Доннерсмарк опустил голову. Правду и ничего, кроме правды, какой бы горькой она ни была.

– Мои люди его ищут. Но на колыбели и подушке остались пятна крови, ваше величество.

Одна из горничных зарыдала. Остальные, разинув рот, уставились на Доннерсмарка. А Амалия так и продолжала смотреть на свое отражение в зеркале, пока тишина не сделалась пронзительней крика кормилицы.

– Значит, он мертв.

Она первая произнесла то, о чем думали все.

– Этого мы еще не знаем. Возможно…

– Он мертв! – прервала она Доннерсмарка. – И ты знаешь, кто его убил. Она ревновала меня к ребенку, потому что сама родить не может, но не решалась причинить ему зло, пока Кмен не уехал из города.

Амалия зажала ладонью идеальной красоты рот, и, когда обернулась, фиалковые глаза наполнились слезами.

– Приведи ее ко мне, – вставая, приказала она. – В тронный зал.

Горничные посмотрели на Доннерсмарка со смешанным выражением ужаса и сочувствия. На кухне поговаривали, что Темная Фея варит змей, чтобы придать своей коже мерцание их чешуи. Дворцовые слуги шептались, что человек падает замертво, стоит ей мимоходом задеть подолом платья его обувь. Кучера клялись, что умирают все, на кого падет ее тень, а садовники – что гибельно наступать на след Феи в дворцовом саду, где она гуляла каждую ночь. Однако никто до сих пор не умер.

С чего бы Фее причинять зло ребенку? Он и родился-то только благодаря ей.

– У вашего супруга много врагов. Может быть…

– Это она! Приведи ее! Она убила моего ребенка.

Амалия гневалась совсем не так, как ее мать. В ее гневе не было ни капли здравого смысла.

Доннерсмарк молча склонил голову и развернулся. «Приведи» – легко сказать. С тем же успехом Амалия могла приказать принести ей море. Несколько секунд он размышлял, не взять ли с собой всю дворцовую стражу, чтобы подкрепить приглашение. Но чем больше человек он приведет, тем грандиознее будет провокация – и тем сильнее искушение для Феи продемонстрировать им, как жалка угроза применения силы перед ее чарами. Оба солдата, которые привели к нему кормилицу, явно испугались, когда услышали, что с ним к Фее пойдут только они.

Скверная новость уже разнеслась по дворцу, хотя Доннерсмарк велел запереть кормилицу в ее комнатушке. На лицах у всех придворных, встречавшихся им в коридорах, читался не только страх, но и плохо скрываемое облегчение. У Принца Лунного Камня было ангельское личико, но многим он внушал ужас – как гоилам, так и людям.

Внушал, Лео? Ты уже говоришь о нем в прошедшем времени? Да. Он видел пустую колыбель.

* * *

С тех пор как Амалия официально объявила о своей беременности, Темная Фея жила в павильоне, который Кмен велел построить специально для нее в дворцовом саду. Считалось, что так пожелала она сама. Охранять павильон Кмен приставил своих личных гвардейцев. Никто не знал точно, от кого нужно было защищать его возлюбленную: от опьяненных ли страстью мужчин, подпадавших под чары Феи, стоило ей мельком взглянуть на них из окна кареты; от приверженцев ли свергнутой императрицы, каждый день пачкающих стены городских домов призывами вроде «Смерть гоилам!» или «Смерть Фее!»; или от анархистов, пишущих на тех же стенах: «Смерть всем господам!» «Чепуха! Каменный король защищает не Фею! Он защищает от нее своих подданных», – насмехались авторы текстов листовок, которые горожане находили по утрам на скамейках в парке и на железнодорожных платформах. Никто не сомневался, в конце концов, что с помощью магии Темная Фея без труда защитилась бы даже от объединившихся армий Лотарингии и Альбиона.

Приведи ее.

Когда за деревьями показался стеклянный фронтон павильона, Доннерсмарк на мгновение поймал себя на мысли, что не теряет надежды: а вдруг Фея отправилась в одну из тех поездок, откуда часто возвращалась лишь спустя несколько дней. Конюхи шептались, что лошади, везущие ее карету, – заколдованные жабы, а кучер – паук, которому она придала облик человека. Но нет, Темная Фея была дома. Если считала это место домом. Как и любое другое.

Гвардейцы Кмена молча пропустили Доннерсмарка. Два гоила: яшмовый и лунного камня – в отличие от Амалии Фея не требовала, чтобы у ее охранников кожа была такого же цвета, как у Кмена. Но сопровождающим солдатам войти не позволили. Доннерсмарк не протестовал: если Фея захочет его убить, ни один человек не сможет ей помешать. До сих пор он видел ее только издали, одну или рядом с Кменом, на балах, официальных приемах, в последний раз – на празднике в честь рождения принца. Фея пришла без подарка. Ее подарком была кожа, сохранявшая принцу жизнь.

А вот и она.

Ни одного слуги рядом. Ни одной горничной. Только она.

От ее красоты перехватывало дыхание, как от внезапной боли. В Темной Фее не было ничего ребяческого. Она никогда не была ребенком.

Кмен приказал сделать крышу павильона стеклянной. Так пожелала Фея, чтобы деревьям, которые она велела посадить между мраморными плитами пола, хватало света. Саженцам было всего несколько недель, но ветви уже задевали прозрачный потолок, а стены скрылись под цветущими побегами. И все вокруг нее росло и плодоносило, словно она была сама Жизнь. Даже ее платье, казалось, было сшито из листьев.

– Мрачный узор на вашей груди. Олень уже зашевелился? – Она увидела то, что он сумел скрыть от остальных. Доннерсмарку хотелось спрятаться от нее за деревьями. Там, где падала ее тень, мраморные плиты были черными, как лесная почва близ домика деткоежки.

– Императрица желает вас видеть.

Не смотри на нее. Но взгляд Феи приковывал, не давая опустить глаза.

– Зачем?

Доннерсмарк чувствовал ее гнев, как один из зверей, зашевелившихся под деревьями.

– Я знаю, что ребенок еще жив, передай ей. И скажи, что она умрет, если его не станет. Я буду насылать на нее мотыльков, пока гусеницы не поселятся в ее кукольной коже. Ты запомнил? Я хочу, чтобы ты передал ей все слово в слово, и говори медленно… Она тупа, как ее ненависть. Иди уже!

Тени под ее деревьями приняли облик волков, за шелковым канапе, на котором, как говорили, Фея никогда не сидела, – единорогов, облик змей – на коврах, сотканных для нее по заказу Кмена в Нагпуре. Ей не место в стенах, построенных руками смертных. За гневом Феи Доннерсмарк почувствовал скрытую глубоко внутри боль, и эта ее боль тронула его больше, чем ее явленная миру красота. Вот он и стоял столбом, уставившись на Фею, не понимая, что делал король в кукольной спальне Амалии, в то время как она ждала его здесь.