Без маски
Шрифт:
— Вот ты, Юн, болтал здесь о разных чудесах, — сказал Сиверт, — а ведь и мне тоже довелось немало повидать на своем веку. — Даже не наклонившись, он ловко сплюнул прямо в плевательницу, хотя стоял в двух метрах от нее.
— Да, так вот, — продолжал он, — случилось это в тот самый год, когда я ловил рыбу поблизости от Финмарка. Нанялся я тогда на шхуну — ну и красавица же была эта шхуна, доложу я вам! Но странные творились там дела, хе-хе! Все мы на борту были с юга, все, кроме одного. А жили мы у хозяина точь-в-точь как какие-нибудь воры или мошенники, которым не дозволялось разговаривать с людьми. М-да, но тогда-то мы об этом не задумывались. Вещи наши были тут же на борту, и в один прекрасный день отправились мы в море. После случилось так, что один парень с севера, звали его Аннаньяс Be… вскорости он утонул вместе со своей лодкой, бедняга, ну да не об этом сейчас речь!.. Да… так вот этот Аннаньяс
Однажды темной ночью стою я у руля и вдруг сдается мне, что с подветренной стороны раздается крик: «Помогите!» Тогда я, пустив шхуну по ветру, стал звать остальных рыбаков. Они прибежали в одном исподнем и начали прислушиваться. Ни звука! И в ту же самую минуту полный месяц выплыл из-за туч и осветил ясное, как зеркало, море, такое ясное, что даже издали видна была самая легкая рябь. И тогда все рыбаки ну ворчать, ну мылить мне голову. Но в тот же миг у самой кормы снова раздалось: «Помогите!» Тут уж услыхали все! Тогда кое-кто начал почесывать в затылке. Правда, мы не слыхали больше ни криков, ни мольбы о помощи. Но вскорости после этого один парень из Ельте-фьорда нашел свой псалтырь за кухонной плитой. А он и не подходил к своему сундучку, да и замок был сработан старыми мастерами и его не открыть было даже самому знаменитому взломщику Есту Бордсену.
Через несколько дней прибегает как угорелый наш кок и рассказывает, что уже дважды спускался в каюту с большой миской картофеля, которую, убей его бог, там и оставлял. Но каждый раз, возвращаясь обратно к своим горшкам, кок снова находил эту самую миску у себя в камбузе. Кок кричал, что ни минуты не останется на борту, не разузнав, то ли он сошел с ума, то ли здесь нечисто.
Ну вот, шкипер метался по шхуне, ругая и проклиная на чем свет стоит кока, этого дурака, как он его величал; он орал на него так, что его голос разносился по всей рыбачьей флотилии. Да и кок не был тихоней, и когда он вторил шкиперу, то его тоже было слышно на всем море.
«Я сам встану в дверях, а ты неси в каюту миску с картофелем. Уж ни одна живая душа не проскользнет мимо меня! Ну, живо, поторапливайся!» — кричал шкипер.
Кок сломя голову бросился вниз с миской и вскоре возвратился, запыхавшийся и бледный как смерть. Он на цыпочках подошел к шкиперу, презрительно смотревшему на него. На всех шхунах флотилии работа прекратилась и рыбаки с интересом наблюдали за происходящим.
«Ну, — завопил хозяин, — теперь миска стоит в каюте, так что можно и успокоиться. Хватит чепуху молоть!»
Но только он хотел пройти мимо кока, как вдруг остановился, и мы уронили сети со всем уловом в море. Глаза кока блуждали, губы шевелились, и сам он трясся, точно осиновый лист. Кок, уставясь на какой-то предмет за спиною шкипера, указывал на него дрожащим пальцем. Шкипер не спеша повернул голову, словно предчувствуя, что суждено ему видеть. И точно: в камбузе стояла миска с картофелем! А шкипер-то всё время загораживал дверь своим могучим телом!
На пятый день снова случилось недоброе. И тогда все рыбаки покинули шхуну. Рыба совсем не ловилась, хотя в море ее было полным-полно, и на других шхунах рыбаки то и дело вытаскивали тяжелые сети.
Когда же мы сошли на берег и разговорились с людьми, то узнали всю подноготную про эту шхуну…
В лавке воцарилась мертвая тишина. Даже Мусебергет осторожнее орудовал совками и гирями. Приказчики так и застыли за прилавком с пустыми кульками в руках и во все глаза глядели на Сиверта.
— И что же вы думаете, — продолжал Сиверт, — красавица шхуна без конца меняла владельцев. Но кто бы ни покупал ее, всегда повторялось одно и то же: чудеса да напасти! А хуже всего то, что шхуна шла ко дну в первый день пасхи, когда команда собиралась в церковь. Поговаривали, будто самый первый ее владелец продал душу черту, чтобы спасти жизнь во время страшного шторма. Но удивительней всего: этой шхуне не страшны были любые ненастья и даже суровая зима. Однако в первый день пасхи — ничего не поделаешь — шхуна шла ко дну. А ведь она бывала битком набита прихожанами, отправлявшимися в церковь. Говорили, будто черт с лихвой вознаграждает себя в этот день за то, чего был лишен в течение целого года. Но потом шхуна снова всплывала на поверхность. Ее не раз продавали человеку, ничего не ведавшему ни о шхуне, ни о проклятии; которое тяготело над ней. И всегда шхуну продавали подальше на юг, и всегда случались с ней всё новые и новые несчастья! На этой шхуне никогда не ловилась рыба. Те, кто был в доле с хозяином, обращались в кассу помощи беднякам, а шкиперам изменяла удача и их начинали сторониться владельцы
других шхун. Да, шикарная это была шхуна! Избави бог всякого попасть на ее борт! — так закончил свой рассказ Сиверт и, сплюнув табак в плевательницу, пошел к прилавку, держа в кулаке десять крон, чтобы все видели: он может уплатить за покупку наличными.В лавке нависла жуткая тишина. Обычно Сиверт всегда увеселял их в субботу разными небылицами, но от этой истории волосы вставали дыбом. Да и начало лова было не за горами!
Ауроника с улыбкой подошла к отцу, а тот с важным видом протянул ей десять крон и громко, на всю лавку, сказал:
— А ну-ка, голубушка, возьми эти сто крон и дай мне товару на десять да девяносто крон сдачи!
Тут стены лавки потряс такой громовой хохот, что задребезжали все вёдра и жестянки. Ведь Мусебергет не умолчал о своем гнусном подозрении: Ауроника-де отпускает отцу продукты без денег. Мусебергет стиснул зубы и украдкой поглядел на Единорога. Тот стоял, прислонившись к притолоке, с таким невинным видом, что сразу становилось ясно: опять у него что-то на уме. Сиверт накупил продуктов на десять крон. Но когда он сложил их в свой мешок, тот оказался совсем тощим. А ведь все знали, сколько голодных ртов ждет его дома на острове. Множество глаз с укоризной смотрело на Мусебергета. Но мурашки на спине у купца забегали вовсе не от этого. Ведь он только что страшно выгодно купил шхуну недалеко от Намдалена. И сразу же снарядил ее на рыбную ловлю. Со дня на день шхуна должна была выйти в море. Ясное дело, он не верит в этот вздор. Да и вообще, владельцы его шхуны менялись всего лишь один раз, ну от силы — два! Это он мог доказать. Но, но… как-то уж очень высоко держал голову Сиверт, совсем непохожий на того пришибленного человека, каким Мусебергет видел его всего лишь несколько дней тому назад. Да и Единорог не станет зря прогуливаться на мыс Хаммернессет. Во всяком случае, уж не ради того, чтобы выслушивать рассказы Сиверта! Конечно, нет, черт побери! Что-то они задумали!..
Дня за два до выхода шхуны в море в лавку вломился матрос Симон, старший сын Эмануэля Уфлакса. На щеке у него была кровь, да и вся рубашка была залита кровью. Мусебергет вцепился руками в прилавок, а глаза его, казалось, хотели выскочить на лоб.
— Сижу я в каюте, — дрожащим голосом рассказывал Симон, — и пишу письмо моей девушке, чтобы она призналась во всем отцу… Хотелось нам отпраздновать свадьбу, лишь только я вернусь с рыбной ловли… А тут как начнет капать с потолка, да на бумагу, и посмотрите-ка! — Он протянул окровавленную руку с таким видом, словно хотел отшвырнуть ее от себя.
Женщины поспешно покинули лавку, так ничего и не купив. Они словно боялись, что чужое несчастье коснется и их.
Мусебергет, потрясая своими кулачищами под носом несчастного Симона, стал ругать его на чем свет стоит. Ведь это была кровь только что заколотого теленка, висевшего над каютой.
— А ну пошли! — кричал он рыбакам. — Вы увидите, что это кровь заколотого теленка!
Но когда все явились на шхуну, то оказалось, что теленок висит уже не над каютой, а в кормовой части палубы, поблизости от рубки рулевого. У Мусебергета отвисла челюсть, а глаза его только что не выскакивали из орбит. Задыхаясь от ярости, он лишь молча покачал головой.
В тот же вечер, отправившись в море, чтобы проверить мотор (потому что Мусебергет раздобыл для шхуны разное новомодное снаряжение), рыбаки и сам Мусебергет отчетливо услыхали крик: «Помогите!» Но сколько они ни прислушивались, ни звали и ни кричали — всё было напрасно, никакого ответа!
Этим же вечером в каюте собрались озадаченные рыбаки. Следующий день был субботний, а в воскресенье вечером, как ни кинь, надо выходить в море. Мусебергет клялся всеми святыми, что рассказы о шхуне — сущий вздор. Он показывал им бумаги, в которых значилось, что шхуна почти новая, что до него у нее был всего один владелец, ну два. А если судить по ее номеру, то построили ее много лет спустя после того как Сиверт ловил рыбу у Финмарка. Всё это было написано черным по белому.
— Бумаги-то — это конечно, — задумчиво сказал шкипер. (Рыбаки навострили уши.) — Нас такой чепухой не запугаешь, — добавил шкипер. — А теперь пошли-ка на берег…
Но тут снова случилась беда. Поднимаясь на палубу, Симон вдруг поднял крик.
Обычно рыбаки причаливали к пристани с юга, — так было проще всего. Как было дело на сей раз, никто припомнить не мог. Все были озадачены историей с привидениями. Но Симон-то помнил. И он начал выкрикивать всё тем же дрожащим голосом:
— Мы шли со стороны Вогена (и это было верно) и проходили мимо Бреккестёена (этого никто не помнил). Причалили к набережной, и шхуна уткнулась носом в камни. А теперь? Глядите-ка: пока мы сидели внизу в каюте, шхуна сама повернулась. Не выйду я в море на заколдованной шхуне, хоть посылайте за мной ленсмана!