Без маски

Он ринулся в каюту, и вдруг поднял там такой дикий вой, будто его резали. Рыбаки бросились вниз по крутому трапу. Там, прижавшись к стене и дрожа всем телом, стоял Симон. Трясущейся рукой он показывал на кухонную плиту. Все медленно обернулись в сторону плиты. Там лежал псалтырь, принадлежавший шкиперу. И лежал он как раз под самой курткой шкипера, висевшей на стене.

Тогда все взгляды устремились на Мусебергета, а шкипер, проклинавший в глубине души эту шхуну, нетвердым голосом произнес:

— Бумаги-то твои, как видно, фальшивые, батюшка Мусебергет, так что поищи-ка себе другого шкипера!

И все рыбаки сошли на берег.

В тот же вечер Мусебергет отправился спать пораньше, чтобы хорошенько поразмыслить на досуге. И вот тут-то дошла до него суть всей этой таинственной истории. А то, что он сделал потом, было еще диковиннее, чем все эти привидения и заколдованные шхуны. Он послал Ауронику в дом на острове с целой пачкой счетов, на которых черным по белому было написано «Уплачено». А вслед за Ауроникой, как-то странно располневшей за последний месяц, приплыл в лодке мальчишка с целой грудой подарков, словно сейчас было рождество…

С той поры Мусебергет прославился своей «благотворительностью»…

Если в прошлую субботу лавка была битком набита людьми, то на этот раз их было еще больше.

Каждый раз, когда звонил колокольчик, Мусебергет поднимал голову. Видно было, что он очень волнуется. Наконец в лавку вошел Единорог, а за ним Сиверт — всё с тем же пустым мешком за плечами. Мусебергет принял это к сведению. Ведь Сиверту покупать в лавке было нечего: дома у него было всё, что нужно, и даже с избытком. Мусебергет заметил также какой-то новый огонек в орлиных глазах Единорога.

Сиверт, втянув носом воздух, ловко сплюнул в плевательницу. Молодежь с восхищением смотрела на него. Тут же стоял какой-то дуралей и, кусая ногти от злости, изо всех сил старался плюнуть так же далеко.

— Знаешь, Сиверт, твоя-то заколдованная шхуна тут объявилась, сказал какой-то рыбак.

И тогда все наперебой стали рассказывать Сиверту о том, что произошло. Сиверт с самым серьезным видом слушал, кивая головой, и настроение у людей всё ухудшалось и ухудшалось. У Мусебергета от волнения даже вспотели руки.

Но тут Сиверт быстро вскинул свой хитрый нос к потолку и звучным басом произнес:

— Всё это, может, и так, но разве я не рассказывал вам, что та шхуна сгорела дотла в заливе Стейнсвикен?

Мусебергет вздохнул с облегчением и тут же решил послать на остров еще какие-нибудь продукты. Из тех, конечно, что начали немного портиться. Но когда-то они были первосортными.

— Ну а кровь? Откуда капала кровь? — робко спросил кто-то из угла.

— Хе-хе-хе! — расхохотался Сиверт. — Вот уж не подумал бы, что из-за ерунды поднимется такой шум. Ведь всё случилось потому, что этот дуралей, — он указал на матроса, — перенес теленка в другое место и повесил его поблизости от рубки рулевого уже после того как Симон побежал в лавку… Ведь ты это сделал? — резко спросил он.

И парень кивнул головой и ухмыльнулся.

Шкипер дважды крякнул, прежде чем спросить:

— Ну а крик? Мы все слышали крик.

— Это я тоже объясню, — спокойно ответил Сиверт. — Кричала моя дочка. Она была на мысу и пыталась загнать домой телку, которая совсем взбесилась и постоянно удирает из дому. А ведь вы знаете, когда крикнешь, крик отдается в скалах, а потом эхо повторяет его в море.

Ну да, все это отлично знали! Самая любимая игра мальчишек. Да и рыбаки не раз забавлялись ею в свое время: они кричали тогда, повернувшись лицом к скале, а потом прислушивались, чей крик слышится дольше всех в море.

Мусебергет вздохнул с облегчением. Теперь оставался только псалтырь. Сможет ли Сиверт так же находчиво объяснить и эту историю?

— А псалтырь? — мрачно спросил шкипер.

— А не ты ли здесь жаловался на свою чертову жену, которая никак не соберется зашить дыру в кармане твоей куртки? — спросил Сиверт. — Не ты ли стоял вот на этом самом месте с псалтырем в руках и собирался пойти послушать нового проповедника в молельне, а потом передумал и сунул псалтырь в карман?

— Ну ясно, так оно и было! — воскликнул выскочивший вперед Симон. — Ну и ослы же мы все! Черт побери! Ведь ты повесил куртку над кухонной плитой; псалтырь-то возьми да и вывались из прорехи!

Тут уж все физиономии прояснились: оказывается, никакого колдовства не было! Все заулыбались и закивали друг другу головой. Шкипер повернулся к Мусебергету и сказал:

— Ну вот что! Мы вернемся на шхуну и выйдем в море завтра вечером, как уговорились!..

Мусебергет, чуть не прослезившись, радостно кивнул головой. Он был почти что растроган. Сиверт высморкался и сказал:

— Не так уж страшен черт, как его малюют!..

И с этими словами Сиверт и Единорог вышли из лавки. У входной двери задребезжал колокольчик, и кое-кто украдкой переглянулся. Взгляд Мусебергета засветился холодным блеском. Будь он трижды проклят, если это не одна из новых выдумок Единорога!

Спустя две недели после того как шхуна вышла в море и на долю ей выпал богатый улов, смущенная и пристыженная Ауроника пришла к Сиверту и Дорди и сказала, что получила письмо от Симона. Он хочет, чтобы она во всем призналась отцу и матери. А уж после возвращения Симона с рыбной ловли они отпразднуют свадьбу, потому что она на пятом месяце.

Вдобавок же ко всему, они так любят друг друга!

Не всякому слову верь

О том, как Готлибу с мыса Корснессет достался новый мотор для лодки

(Перевод Ф. Золотаревской)

Однажды вечером Морской Волк сказал мне:

«Историю об этой проделке моего отца рассказывают на разные лады, так что я уж и не упомню, что говорил об этом сам старик. Никогда не след забывать, что люди иной раз могут кое-что и присочинить.

Случилось это перед первой мировой войной. За год или за два до нее. Эту историю часто рассказывают рыбаки зимними вечерами или в те дни, когда сидят на берегу в ожидании сельди.

А ведь не захворай маленькая Рейдюн крупом, никакой истории не было бы вовсе. И старый Готлиб не раздобыл бы нового мотора для своей лодки…

Было это поздним летним вечером. По морю гулял небольшой шторм, какие обычно бывают в конце августа или в начале сентября. Единорога разбудил Эмануэль Уфлакс. Он что есть мочи барабанил в дверь лачуги, где жил в те годы Единорог.

— Эй, ты, вставай, что-то неладное приключилось на Корснессете у старого Готлиба! — орал Эмануэль.

Не успел он перевести дух, как дверь распахнулась и на пороге показался Единорог. Одной рукой он поддерживал подштанники, а другую приставил козырьком ко лбу и стал вглядываться в ясный горизонт, где белело северное небо, которое иногда ослепляет почище, чем закатное солнце. Единорог сощурил свои усталые глаза, когда-то слывшие самыми зоркими среди жителей островков, и кивнул. Его плотное коренастое тело напряглось словно струна, косматые черные волосы взъерошились, скулы обозначились еще резче, нос заострился.