«Без меня баталии не давать»

— Пожалуйста, Кальф, озаботьтесь помостом, а я велю его оградить ещё и палисадом и выставлю стражу. А иначе не обобраться нам позора. Сейчас вся Европа смотрит на Саардам.

— Неужто? — усмехнулся недоверчиво купец.

— А как вы думали, — вполне серьёзно отвечал бургомистр. — Ведь он... ведь он это самое...

На большую откровенность бургомистр не отважился, но очень выразительно ввернул указательный палец вверх.

А Пётр весь день плавал по заливу на своём буере, добиваясь от него хорошего хода, а главное, набивая руку по управлению парусами, хотя их и было немного — грот и три кливера. И весь день на берегу толпился народ, и было это вполне объяснимо: когда ещё в Саардаме будет живой царь? Да никогда. Разве можно было упустить возможность увидеть его. И выползали к берегу дряхлые старики и старухи, а уж о молодёжи и говорить нечего. А цирюльник в сотый раз рассказывал, как он брил царское лицо и как это было трудно, поскольку голова у царя трясётся, но он всё-таки ни разу не порезал его и в оплату получил целый гульден.

— Вот он, — показывал цирюльник царскую монету и даже давал её потрогать: царская ведь.

Однако когда Пётр причалил к берегу и сошёл на землю, народ так окружил его, что пройти было очень трудно.

— Дайте же дорогу, — требовал Пётр, отталкивая любопытных.

А тут некий обыватель Марсен, разинув рот и вылупив глаза, так налезал на Петра, так путался под ногами, что Пётр, разозлившись, влепил ему звонкую пощёчину.

В толпе расхохотались и мгновенно поздравили разиню:

— Браво, Марсен! Ты пожалован в рыцари.

Кое-как Пётр протолкался через толпу к гостинице «Три лебедя», запёрся там и потребовал от хозяина никого не пускать.

Немного перекусив, он просидел там до темноты и ушёл лишь после того, как толпа разошлась, разгоняемая самим бургомистром.

— Кажется, нам завтра не дадут посмотреть на спуск корабля на воду, — придя на квартиру, сказал он товарищам.

— Но, мин херц, они там для нас помост выстроили, огородили палисадом, — сказал Меншиков.

— Что тот палисад, тут впору пушкам пробиваться, — невесело пошутил Пётр.

И, увы, он оказался прав. На следующий день на спуск корабля собралось столько народу, что пройти к верфи оказалось невозможно. Мало того, народ сломал палисад, свалил помост, смял караул в поисках главного дива — русского царя.

Видя, как расстроился Пётр, Меншиков утешал его, как мог:

— А ну их к чёрту, мин херц, с ихним спуском. Али мы мало спускали в Воронеже?

— Тут, Алексаха, совсем другое. Тут тянут судно через плотину, очень уж посмотреть хотелось. Где ж это увидишь, кроме Голландии?

Спуск корабля так и прошёл без «знатных иностранцев». И на торжественный обед в честь спуска Пётр идти отказался, молвив присловье из русской сказки: «По усам текло, да в рот не попало. Чего уж пить за то, чего увидеть не дали».

Утром следующего дня прибыл бургомистр с извинениями, которые Пётр великодушно принял и даже успокоил его:

— Не переживайте, дорогой друг, вы сделали всё, что могли. А остальное ни от вас, ни от меня не зависело. Спасибо вам.

— За что, герр Питер?

— За то, что хотели добра нам. И простите, что я тогда наорал на вас.

В тот же день явился в Саардам посланец от главы Великого посольства.

— Господин бомбардир, адмирал Лефорт просил вас прибыть завтра к торжественному въезду посольства в Амстердам.

— Ну вот, — обернулся Пётр к Меншикову. — А ты говорил, зачем нам буер? Вот на нём и пойду в Амстердам.

— А мы, мин херц?

— Вы оставайтесь. Учитесь не только топором махать, это можно и дома, а строить корабль по правилам, а не так, как в Воронеже было, абы как. Я въеду с посольством в Амстердам и ворочусь.

12 В Амстердаме

Торжественный въезд Великого посольства в Амстердам происходил 16 августа. В первых золочёных каретах ехали великие послы в богатых, шитых золотом одеждах, за ними следовала их свита и охрана, и где-то перед телегами с багажом посольства ехала карета, в которой сидел бомбардир в обычном зелёном кафтане, надвинув на глаза шляпу. Он и сюда въезжал инкогнито, хотя бургомистр Амстердама Николай Витзен уже знал о его присутствии в Голландии, знал по сообщениям из Саардама. Он был лишь наслышан о Петре, но никогда его не видел. И поэтому после приветственных речей с той и другой стороны тихонько спросил Лефорта:

— Господин посол, не будете ли вы столь любезны представить мне вашего... гм... — Витзен заколебался, соображая, как сказать, не нарушив инкогнито царя, и наконец нашёлся: — Вашего саардамского плотника.

— С удовольствием, господин бургомистр. — Лефорт повернулся и направился к Петру, возвышавшемуся среди свиты.

— Герр Питер, бургомистр хотел бы поговорить с тобой.

— Хорошо, — отвечал Пётр, — после протокола, когда вы удалитесь, я останусь один. Но скажи ему, чтоб никого здесь не было и с его стороны.

Так и было сделано. Великие послы торжественно представились правителям Амстердама, прослушали в ответ не менее торжественные приветствия и изъявления в дружбе и любви и удалились со всей свитой. Ушли по знаку Витзена и его помощники, принимавшие участие в церемонии встречи.

В большом зале магистрата остались двое — несколько одутловатый и погрузневший бургомистр Амстердама Николай Витзен в синем камзоле с золотыми отворотами и в блестящих башмаках с серебряными пряжками и высокий стройный бомбардир в тёмно-зелёном кафтане с оловянными пуговицами и в сапогах, увы, давно не чищеных.

— Я приветствую ваше величество, — торжественно произнёс Витзен на чистом русском языке. И именно это обстоятельство приятно удивило Петра.

— Вы знаете наш язык, господин бургомистр?

— Я как же. Я бывал в России.

— Когда?

— О-о, тому уж... сколько же? — Витзен на мгновение взглянул вверх. — Да. Без малого тридцать три года тому. И я написал о вашей стране книгу.

— Да? — ещё более заинтересовался Пётр. — Почему же я её не знаю? Как она называется?

— Название несколько скучноватое: «Татария восточная и южная». А не знаете вы её, видимо, потому, что написана она на голландском языке, ваше величество.

Пётр поморщился:

— Дорогой бургомистр, давайте без «величеств».

— А как?

— Зовите меня просто герр Питер.

— Но как-то неловко вас, царя, и по имени.

— Ну тогда Пётр Алексеевич. Кстати, а как вас?

— Меня Николай Корнелий.

— Ну значит, по-нашему, Николай Корнеевич.