«Без меня баталии не давать»

4 В пути

На две недели задержался из-за всего этого выезд Великого посольства из Москвы. Теперь назначили на десятое марта. Снег-то уж вовсю таял, однако выезжали на санях. Обоз растянулся на добрую версту, а то и на все две. С собой везли не только продукты — крупы, муку, хлеб, рыбу вяленую, овёс для коней, но и оружие и даже невеликую пушку с ядрами и запасом пороха, а потому в обозе едва ли не на каждого был мушкет, заряженный пулей, сабля или протазан.

На третьих от переду санях под неусыпным присмотром Алексашки Меншикова везли казну немалую, окромя денег на нескольких санях везли в мешках главную валюту Руси — меха драгоценные, связанные в «сороки», то есть по сорок шкурок в связке. Так что получить в подарок от московитов такую «сорочку» не зазорно было желать самому высокому лицу любого государства, хотя бы королю или курфюрсту. Выходило, отчасти и прав был Цыклер, дувший в уши своим сообщникам, что-де царь всю казну увозит за границу. Оно хоть и не всю, но немалую часть её.

Ну а что делать было Петру? За границу с ним ехало около двухсот пятидесяти человек, в том числе тридцать пять волонтёров, охрана, слуги и даже доктор с аптекой и священник, и не на день, не на два и даже не на месяц. На многие месяцы, а может, даже и годы. Ехали работать и учиться. И одной из главных задач посольства было нанять как можно больше специалистов самых разных профессий — кораблестроителей, мастеров литейного, канатного, кузнечного, горного дела, архитекторов, офицеров, моряков, врачей. А коли нанимать, то и платить сразу надо, и платить хорошо. Немалые деньги понадобятся и для закупки оружия, корабельных материалов. Но и это ещё не всё. Великим послам предстояло вести переговоры на предмет поиска союзников для войны с Турцией, а в таких делах не последним аргументом могли стать «сорочки», которые ох как шибко любили на Западе. Какая ж казна могла сие выдержать?

Впрочем, царя в обозе как бы и не было. Был господин бомбардир Пётр Михайлов, он же урядник. И всем было строго наказано так и называть его в пути: «господин бомбардир» или «господин урядник». Великим послам можно было величать по отчеству.

— О государе и величестве забыть, — строго наказал Пётр. — Кто вякнет, плетей схлопочет.

Мало того, и оставшимся в Москве правителям было наказано слать письма вдогон Великому посольству на имя урядника Петра Михайлова с обращением «герр Питер», никак не выше.

Великие послы ехали в каптане, этакой избушке на полозьях, в другой каптане везли казну. В первый день едва одолели тридцать вёрст. За Москвой снег пока держался, но был рыхл и тяжёл.

Остановились у какой-то деревушки в несколько дворов. Сани велено было выстроить в подобие каре, съехаться покучнее, чтобы ни один воз не остался в стороне и не подвергся ночью нападению разбойников. В лесу застучали топоры, вскоре тут и там загорелись костры, забурлило в котлах варево.

Пётр отправился осматривать лагерь, увидел на одном из возов скрюченную фигурку под башлыком, подошёл, взялся за башлык, чтобы заглянуть в лицо.

— Никак, заболел?

— Нет, ваше... господин бомбардир, — отвечал Василий Золотарёв, вскакивая.

— А что такой кислый? По жене заскучал?

— Я не женатый, господин бомбардир.

— Счастливчик. Меня вот такого-то зелёного оженили, теперь разженить не могут. Верно пословица молвит: женился — как на льду обломился. Так что не горюй, Василий, радуйся, что не в цепях. Кто это тебе такой славный башлык сгоношил?

— Маменька.

— Вот видишь, у тебя маменька есть и отец же. Верно?

— Да, он в Посольском приказе подьячим, Золотарёв его прозвище.

— Ну вот видишь, какой ты счастливый, и маменька и отец живы. А у меня, брат, никого, круглый сирота, и то не унываю. Выучишься, воротимся, я тебе сам невесту сосватаю.

— Так я уж выучился однако, господин бомбардир, — промямлил Василий.

— Писать? Верно, горазд, — засмеялся Пётр. — Видел. Помню. Но мне, брат, моряки нужны.

В это время появился Курман с дымящимся котелком.

— Вот, барин, я кашу сварила.

— Никак, раб твой? — удивился Пётр.

— Да, слуга, господин бомбардир, — смутился Василий. — Мать с отцом навелели, чтоб, значит, было кому прислуживать мне.

— Грамотный парнишка?

— Не. Какой там. Темень.

— Ну вот тебе и занятие, — усмехнулся Пётр. — Чтоб не скучал, выучи его буквам. До Риги недели три будем ехать.

— Как же без перьев, без бумаги?

— А снег для чего? — Пётр схватил какой-то прутик, черк-черк по снегу, нарисовал букву. — Что это?

— Аз, — сказал Василий.

— А ты что молчишь? — обернулся Пётр к Курману. — Запоминай. Ну?

— Аз-з, — сверкнул глазёнками парнишка.

— На эту букву вот твой армяк начинается. Понял?

— Ага, — закивал Курман.

— Вот и слово «ага» тоже на «А» начинается. Сообразил?

— Сообразила, — засмеялся парнишка.

— А ну-ка нарисуй, — подал Пётр ему прутик.

Курман, высунув язык, нарисовал на снегу букву «А».

Взглянул на Петра вопросительно.

— Ну что ж, похоже, — сказал Пётр. — В Ригу приедем, чтоб всю азбуку знал. Спрошу.

— Господин бомбардир, — заныл Василий. — Ну как же? Я всю зиму учил, да с бумагой, с чернилами, а тут...

— А я в три дни одолел.

— Ну то вы.

— Что я, что я? Мне тогда было пять лет всего, когда я азбуку выучил. А он эвон бейбас какой. — Схватил за вихры мальчишку, откинул голову ему, чтоб лицо видеть. — Как звать-то?

— Курмана я.

— Хэх, татарская душа. Если в Риге азбуку не скажешь, твоему барину от меня палкам по затылкам будет. Понял?

— Поняла, — осклабился парнишка. — Все буква скажу. Не хочу барина палкам по затылкам.

— А ты не путайся, Василий, за занятием, глядишь, и скучать перестанешь, — сказал Пётр Золотарёву. — Бывай.

И пошёл дальше. Возле одного костра пригласили господина бомбардира каши гречневой отведать. Не отказался. У другого затирухой угостили, убрал за милую душу. Воротился к каптане уже в темноте. Открыл дверцу, спросил:

— Александр, ты тут?

— Тут, мин херц, куда мне от казны деться.