Без суда и следствия

— Ну и когда же это было? — ехидно спросила первая, явно сомневаясь в словах подруги.

— Сейчас я точно скажу, когда он звонил… — обиженно ответила вторая. — Где-то после обхода, утром, около половины двенадцатого… А потом второй раз во время обеда — около трех.

Это мне и было нужно! Теперь я знала примерный распорядок больничного дня. Впрочем, в больнице было так пусто и тихо! Позже я узнала, что в «Павловку» попадали только с огромными деньгами или связями. Особенно в специальные корпуса. Если в главный еще могли попасть простые смертные, то в специальные (например, в кардиологию) простым смертным путь был полностью закрыт, и в них соблюдались особые дисциплина и порядок. Палаты в спецкорпусах были одноместные, с мягкой мебелью, ванными и телевизорами.

Дома я выгладила халат и тщательно его осмотрела — никаких меток на нем не было. Обычный, ничем не примечательный, серийный. Мне был как раз впору, я выглядела неуверенной медсестрой. Оставалось только выбрать время. Часы приема посетителей полностью исключались — я не хотела столкнуться с его женой, детьми или близкими родственниками. Рискованно было идти также после очередного обхода — мало ли что, вдруг он продлится дольше, чем обычно. Поэтому я остановилась на послеобеденных трех часах. После обеда полагается сон — значит, никто не зайдет. На следующий день я полностью забрала волосы косынкой, под халатом — юбка до колен, невзрачный свитер, ни грамма косметики. Из зеркала на меня смотрела женщина средних лет со следами былой привлекательности на лице. И тогда, глядя на себя, я сказала вслух: «Прекрасный конец! Вот и все, что можно было желать в этой жизни! Достойное завершение карьеры и судьбы! В чужом, ворованном халате с мыслями, недостойными здорового человека! Скажи, идиотка, раньше ты вообще могла что-то стащить?! Ты могла бы разыграть такую комедию?! Нет! В чем же ты очутилась… Достойная жена своего мужа, ничего не скажешь…»

Мне захотелось плакать, и тогда я сказала снова: «Просто студентка мединститута на практике, вот и все. Немного актерской игры и уверенности в себе. Это совсем не так страшно. Подумай, ради чего ты делаешь это. А вдруг получится доказать, что Андрей — полностью нормальный человек. Для других доказать, ты не сомневалась в этом ни секунды. Раньше бы ты не смогла. А теперь — сможешь».

Да, я знала, что раньше не смогла бы сделать и половины того, что уже сделала сейчас. Но теперь я могу все. Или почти все — надо только надеяться и верить. Ровно без четверти три вошла в здание больницы. Шла пешком, не решаясь сесть в троллейбус или взять машину. В больницу вошла беспрепятственно — две медсестры, с которыми столкнулась в дверях, даже не взглянули на меня. Поднялась на третий этаж. В коридоре никого не было. Палату под номером 31 нашла быстро. Не решаясь войти, несколько минут постояла под дверью. Я боялась. Потом взяла себя в руки и толкнула дверь. На мое счастье, там никого не было. Больной лежал на кровати под капельницей и внимательно следил за моими движениями. Это был мужчина лет шестидесяти, плотного телосложения, с красным лицом и полностью седыми волосами. Одноместная палата была обставлена роскошно. Что-то в его глазах помешало мне начать разговор сразу, поэтому я плотно затворила за собой дверь и подошла к капельнице. Вскоре меня вырвал из оцепенения хриплый голос:

— Кто вы такая и что здесь делаете?

Как ни странно, он был абсолютно спокоен и следил за мной даже с интересом. Конечно же, он сразу раскусил, что никакой медсестрой я не была. Много позже, воскрешая в памяти тот разговор, представляла себе, что сделала бы на его месте, увидев незнакомого человека в своей палате, переодетого в спецодежду. Наверное, стала бы звать на помощь.

— Вы не медсестра, верно?

— Нет, — честно ответила я. Так начался наш разговор.

— Я вас не знаю.

— Да, мы незнакомы.

— Тогда что вы делаете в моей палате?

— Хочу с вами поговорить.

— О чем? Как вас зовут?

— Татьяна Каюнова.

— Каюнова? Погодите… Кажется, я уже где-то слышал вашу фамилию…

— Я помогу вспомнить. Андрей Каюнов…

Я не ожидала той реакции, которая последовала за моими словами. Кровь отхлынула от его лица, он резко сел и выдернул иголку из вены.

— Вы его жена?

— Да.

— Как я раньше не догадался. И что, вы собираетесь меня убить?

— Почему это пришло вам в голову?

— Ну вы так странно появились…

— Я хочу просто поговорить.

— Разговаривать с вами я не намерен!

— А я вот намерена! И вам придется меня выслушать!

— Я сейчас кого-нибудь позову!

— Я не собираюсь делать ничего плохого и вреда вам не причиню.

— Вот как?

— Если бы мне не нужен был этот разговор, я бы не пришла. Ведь я рисковала, придя сюда…

— Что вы хотите?

— Вы писали заключение экспертизы по делу моего мужа?

Мой вопрос снова выбил его из колеи.

— Я не помню. Какое это имеет значение…

— Какое значение? Я объясню! Благодаря вашему заключению моего мужа приговорили к расстрелу!

— Ну и что? Он убийца!

— Он не убийца, и вы прекрасно это знаете!

Он замолчал, лицо его стало очень серьезным. Потом сказал совершенно другим тоном:

— Я не принимал во всем этом столь деятельное участие, как вы представляете. У меня не было повода ненавидеть вашего мужа — я даже не был с ним знаком. Я не хотел во всем этом участвовать. Но так сложились обстоятельства, что другого выхода не было. Больше я ничего не могу вам сказать.

— Но заключение писали вы! В нем стоит ваше имя!

— Я не могу говорить.

— Не хотите?

— Это сложно объяснить.

— Вам угрожали? Вас заставили? Хорошо заплатили? Почему вы молчите?

— Единственное, что я могу сказать, — ваш муж нормальный и здоровый человек.

— Это я знаю и без вас! В заключении было другое!

— Лучше, если вы не будете знать. Больше я вам ничего не скажу. Уходите!

Его лицо стало непреклонным. Я подошла ближе и заговорила голосом, срывающимся от нервного напряжения:

— 15 сентября Андрея Каюнова приговорили к расстрелу. Мне удалось добиться отсрочки исполнения приговора на три месяца. Я писала тысячи писем и заявлений во все инстанции. Прошение о помиловании было отклонено. Я потеряла работу, друзей, родных. А между тем Андрей не виновен. Через два месяца и десять дней его расстреляют. Я прошу вас мне помочь. Вы же врач, вы же обязаны понимать людское горе. Все в заключении чистейшей воды ложь. Вы говорили, что ничего не смогли сделать… Может быть, этого я не знаю. Так расскажите мне! Может, вы и в больницу попали из-за суда. Я знаю о тяжести вашей болезни. Расскажите мне правду! Помогите мне спасти Андрея! Освободите свою совесть! Это все, что вы теперь можете сделать! Я умоляю вас, я не знаю, как вас просить… Кроме Андрея, у меня нет никого на земле! Я люблю его, понимаете? Он не должен умереть! Неужели вы никогда никого не любили?

По моему лицу текли слезы, но я не замечала их горечь.

— Я не знаю, где взять слова, чтобы вас убедить… Я не знаю, что сказать, чтобы вы мне поверили. Я чувствую, что в тюрьме Андрей был болен — тяжело, серьезно, именно этой болезнью вызвано его признание в зале суда. Но я ничем не смогла ему помочь. Я умоляю, помогите мне спасти его, расскажите мне правду! Я прошу не много — просто расскажите все, что произошло на самом деле! Не допустите смерти человека, который ни в чем не виновен. Эта смерть падет и на вас. Помогите его спасти! Больше я вас ни о чем не прошу!

Он схватил меня за руку.

— Замолчите! Сейчас без пяти три. Ровно в три придет мой лечащий врач с повторным осмотром. Уходите отсюда и возвращайтесь через полчаса. Спрячьтесь где-то на это время, потом возвращайтесь. Я попытаюсь вам рассказать. Может, действительно лучше, если вы будете знать… Все понятно?

— Спасибо!

— Не теряйте времени! Уходите быстрее!

Я выскользнула из его палаты — и вовремя, потому что едва успела спрятаться в боковом коридоре, как со стороны лестницы показалась фигура врача в сопровождении моей знакомой церберши-медсестры.