Без всяких полномочий

— Что к лучшему, женщина? — рассвирепел Аполлон.

— Разве это занятие для мужчины — цветы выращивать? — ответила Натела.

— Убирайся в дом, женщина! — велел ей Аполлон.

Я не хотел присутствовать при семейной ссоре и стал подниматься по лестнице.

Как всегда взъерошенный, Валериан с интересом наблюдал с балкона за Аполлоном и Нателой.

— Доброе утро, — сказал я ему.

— Доброе! Сейчас они поколотят друг друга! Пора вмешаться, — пробасил он и спустился в двор.

Я с омерзением чувствовал запах духов Наты.

— Сандро, пойдем в баню, — крикнул я вниз.

— Предпочитаю домашние ванны, — ответил Сандро.

Я пожал плечами, не понимая, где он мог пользоваться домашними ваннами.

В бане пришлось подождать, прежде чем освободился шкафчик. Я разделся и пробрался между голыми телами в душный, как преисподняя, зал. В пару я не сразу разглядел свободное место. Кто-то пел. Кто-то насвистывал. Плескалась вода.

— Молодой человек! — На гранитном ложе в ожидании банщика сидел Гурам.

— Ты один? — спросил я.

— Вон Эдвин. Не хочет лезть в бассейн, — сказал Гурам.

Эдвин возвышался над маленьким бассейном с серной водой, из которой торчали мужские головы, точно головы приговоренных к вечному стоянию в воде. Небритые лица, страдальческие взоры — вода в бассейне горячая — наводили на мысль о мучениках.

Я вспомнил бродягу философа. «…А о душе своей забывают». Блаженный Августин был прав. Жаль, что нельзя отмочить в серной воде душу, а потом отмыть ее как следует мочалкой, подумал я.

Эдвин повернулся ко мне.

— Наваждение! Каким образом вы оказались здесь?

— Обычным, — ответил я. Меньше всего мне хотелось разговаривать с ним. Я сел рядом с Гурамом.

Эдвин сказал:

— Извините, Серго, но у меня такое впечатление, что я чем-то вас обидел. Без дураков.

— Да нет. Просто я не в себе после вчерашнего. Пойду помоюсь.

Я до боли тер мочалкой тело, долго смывал с себя грязь.

Эдвин распластался на гранитном ложе. Банщик, прикрытый клеенчатым передником, намылив полотняный мешок, раздул его и сбросил белоснежную пену на распаренное до красноты тело Эдвина. Я люблю смотреть, как работают банщики. У каждого из них своя манера, своя слабость. Тот, который мыл Эдина, отличался пристрастием к массажу, был ловок и скор. Банщик вывернул Эдвину руку и хлопнул его по лопатке. Хрустнули суставы. Эдвин вскрикнул. Банщик, не обратив на это внимания, вывернул ему вторую руку и хлопнул по другой лопатке, затем взобрался на ложе и поставил ногу на спину Эдвина. Ступня скользнула сверху вниз по позвоночнику застонавшего Эдвина. Потом банщик усадил его, обдал водой из бадьи и хлопнул по спине.

— На счастье, — сказал он. — Под душ.

— Если я смогу ходить. У меня вывернуты не только руки, но и ноги. Без дураков.

Банщик снисходительно улыбнулся. Он сполоснул ложе. Его уже ждал другой клиент.

В предбаннике дежурный накинул на нас простыни и каждого слегка хлопнул по спине.

— На счастье! На счастье! На счастье!

— Колоссально! Море удовольствия! — простонал Эдвин.

Завернувшись в сухие простыни, точно в тоги, мы сидели на лавке и пили пиво из бутылок. Рядом с нами одевался волосатый парень. Он с вожделением поглядывал на пиво. Гурам протянул ему бутылку.

— Ваш должник, — сказал тот и зубами откупорил бутылку.

Эдвин принялся за вторую бутылку пива.

— Хорошо! — крякнул он. — Без дураков!

Волосатый опустошил бутылку не отрываясь, и Гурам протянул ему еще одну.

— Неудобно получается, — сказал тот, но бутылку взял.

— Неудобно, когда один пьет, а другой умирает от жажды, — сказал Гурам.

— Справедливо, — сказал волосатый и отошел.

Куда-то исчез дежурный. Кто-то попытался отодрать дверь шкафчика. Раздался треск. Голые и мокрые мужчины стали шуметь и ругаться.

— Тихо вы! — сказал волосатый. — Дежурный сейчас придет.

Тут же появился дежурный. Он нес блюдо с хинкали.

Волосатый притащил табурет и поставил на него блюдо.

— Прошу, — сказал он.

— Ну, это ни к чему, — развел руками Гурам.

— Очень прошу! — взмолился волосатый.

Гурам надкусил хинкали.

— Ничего. Всем приятного аппетита.

Я густо поперчил хинкали, взял один за скользкое ушко и отправил в рот. По-настоящему ушко — собранные концы теста — надо надкусить и выбросить. Поэтому в хинкальных под каждым столом имеется корзина. Снаружи остывшие, внутри хинкали сохраняют такое горячее сочное мясо, что обжигаешь нёбо, язык и стараешься скорее проглотить, а проглотив, чувствуешь, как пылающий комок катится вниз, обжигая нутро.

— Очень вкусно! Похоже на сибирские пельмени. Без дураков, — комментировал Эдвин.

— Похоже, но не то, — возразил Гурам. — Во-первых, хинкали в два раза крупнее, во-вторых, хинкальный фарш готовят по-другому. В-третьих, хинкали — это хинкали, а пельмени…

— Это пельмени, — усмехнулся я.

— Совершенно верно, — сказал Гурам.

Внезапно мне стало тошно от всего. Я не мог больше терпеть бездумного разглагольствования Гурама и восторженности Эдвина. Я вытер руки о простыню, скинул ее и начал одеваться. Гурам разозлился, но не произнес ни звука. Эдвин и волосатый недоуменно глядели на меня. Одевшись, я кивнул им и вышел из бани.

Часа два я бесцельно болтался по улицам, потом сидел в саду и смотрел на играющих детей. Время шло медленно. На скамье лежала свернутая в трубку газета. Я развернул ее и прочитал от первой до последней строки. Положив газету на прежнее место, я поднялся. Целый день я ничего не ел, если не считать двух хинкали, и сильного голода не испытывал, но все же решил перекусить.

В кафе «Тбилиси» меня узнал официант, который обслуживал нас с Вашакидзе. Он за несколько минут справился с моим заказом, и сначала я не понял, что происходит, но потом сообразил, что на мне лежит тень славы Вашакидзе.

В голове у меня была свалка. Но я твердо знал, чего хочу — по крайней мере на сегодня. Я ждал ночи, чтобы отправиться к Ило и вытрясти из него душу. Моя обозленность на мир распространялась и на него. В конце концов, он был частицей этого мира.

Я оставил на столе полбутылки вина и большую часть еды.

До ночи было еще далеко, и я не знал, как убить время. Телефоны-автоматы напоминали о звонках Нине. Возникло желание услышать ее голос. Нет, сказал я себе и, чтобы не думать о Нине, вспомнил Нату.

Ната ответила сразу, словно сидела и ждала звонка. Я назвался. Она действительно ждала моего звонка.

— Зачем? — спросил я.

Я надеялся, что Ната разразится бранью, но вместо визга я услышал в трубке молчание. Потом Ната сказала плаксиво:

— Тебе было со мной плохо?

— Нет, хорошо, — сказал я.

Она обрадовалась. Это разозлило меня. Я сказал:

— А разве было что-то?

Ната опять замолчала. Замедленная реакция, подумал я.