Без всяких полномочий

Шота вздрогнул и сказал:

— Привет журналистам. — Он даже не улыбнулся. — Поехали.

Улыбнулся я.

— Куда, Князь?

— К Марье Петровне. — Он острил.

Если меня ожидает опасность, он не приехал бы один, подумал я.

— Поехали.

Шота свернул на Элбакидзе, и машина покатилась под гору, набирая скорость.

— Потише, Князь!

Он и не думал притормаживать.

— Хотите отправиться на тот свет? — сказал я.

— На тот свет я тебя отправлю. В последний раз предупреждаю — успокойся. Допрыгаешься.

— Угрозы пошли в ход?

Машина проскочила мост, повернула налево, на Плехановский проспект, затем еще раз налево в какой-то переулок, пересекла трамвайные пути, выехала на тихую зеленую улицу и вскоре встала у массивного трехэтажного дома с изразцами.

— Приехали, — сказал Шота.

— Куда, если не секрет? — спросил я.

— До сих пор ты не боялся, — ответил он и вылез из машины.

— Я и сейчас не боюсь, — соврал я, выходя из автомобиля. Я оглядел дом. Венецианские окна. Застекленная парадная дверь с бронзовой ручкой. Очевидно, он принадлежал до революции богатому купцу. Квартиры в таких домах слишком дорогие, чтобы в них жила всякая шваль вроде Гочо-поросенка. Нет, здесь не могли убить. — Просто я хочу знать, на что иду.

— Санадзе ждет.

Комната, в которую меня провел Шота через полутемный коридор, оказалась кабинетом. За письменным столом в вертящемся кресле восседал Георгий Санадзе. Он просматривал иллюстрированный журнал.

— Прошу, — сказал он мне и бросил Шота: — Иди.

Шота молча повиновался и осторожно закрыл за собой дверь.

— Угрожал? — спросил Санадзе.

— Угрожал, — ответил я.

Он встал, не выпуская из рук журнала, приоткрыл дверь и позвал:

— Шота!

Шота вернулся.

— Я тебе что говорил? Сейчас же извинись!

— Извините, — сказал мне сквозь зубы Шота и вышел.

Кабинет был обставлен резной мебелью, вокруг низкого стола, на котором возвышалась полная фруктов фарфоровая ваза с амурчиками, стояли мягкие кресла и диван. С потолка свисала хрустальная люстра, затянутая марлей. Легко представить, как обставлены другие комнаты, подумал я.

— Последний номер «Америки», — сказал Санадзе и постучал пальцем по журналу. — Обманывают нас. Обманывают, но ловко, с умом. Видно, крепкие парни у них работают. — Он бросил журнал на письменный стол.

— Да уж, наверно, не дураки, — ответил я и чуть не рассмеялся. На блестящем новизной столе лежали старые бухгалтерские счеты. Видимо, он проводил за ними не один час, стуча костяшками, подсчитывал расходы и доходы, не мог обойтись без счетов, раз держал под рукой и на видном месте.

Санадзе кинул на меня взгляд, взял журнал и положил его на счеты. Потом он сказал:

— Вам, конечно, лучше знать, но, если вы меня спросите, они пишут хорошо. Логично. Я не говорю об идеологии. Я имею в виду мастерство. У нас так не умеют писать. У них статьи как организм человека. Сначала голова, потом все остальное — тело, руки, ноги. А у нас? Возьмите любую газету. В каждой статье самое интересное, важное в конце.

Он размеренным шагом ходил по ковру и спокойно излагал свои взгляды, впрочем, не лишенные здравого смысла.

— Согласны со мной? — спросил он.

— В принципе согласен. Но насколько я понимаю…

Он не дал мне договорить.

— Почему мы стоим? — Властным жестом он указал, на кресло и, когда мы сели, спросил: — Может, коньяку?

— Нет, благодарю.

— Я слышал, что вы мало пьете, больше работаете. Похвально. Не обижайтесь. Говорю вам как отец. Вы ведь отца давно лишились…

— Вижу, вы собрали сведения обо мне.

Он улыбнулся.

— Вы обо мне, я о вас. Как ваши дела с театром? Может, надо помочь?

Господи, он и до театра добрался, подумал я и сказал:

— Давайте перейдем к делу.

— Разве мы говорим не о деле?

— Перейдем к делу, из-за которого вы меня вызвали.

— Эх, молодые, молодые! Нетерпеливые, горячие. Торопитесь, будто не нам, старикам, а вам мало отпущено в жизни. Мудрые люди говорят: «Торопливость гневит бога и тешит дьявола». Прислушайтесь к этим словам, сынок. Я вот обрадовался, когда вы сказали, что согласны со мной. А почему? У меня с младшим сыном вышел спор. Не то чтобы мы сильно поспорили, не может быть в порядочной семье такого, чтобы сын не чтил отца, не уважал его мнения и не прислушивался к отцовским словам, но чую, у меня нюх старого волка, не смог я убедить мальчика. А он хороший сын…

Знал бы Санадзе, что его хороший сын заядлый картежник. Но что родители знают о детях!

— Дали ему в университете практическое задание — написать статью. Написал. Я проверил. Не понравилось мне. Он написал так, как пишут в газетах. Я сказал ему: «Мальчик мой, если ты будешь идти по проторенной дорожке, грош тебе цена в базарный день». Долго мы с ним говорили, и как будто убедил я его, а через неделю он гордо сообщает мне, что получил за свою статью самую высокую оценку в группе. Чему там учат в вашем университете? Не нужно мне, чтобы мой сын газетным трафаретчиком стал. У него хороший язык, задатки хорошие. Его способности направить, развивать надо. К чему это я говорю? Мальчику нужен учитель. Не из университета. Нет. Из газеты. Знаете, как раньше было? Если отец хотел, чтобы его сын стал, скажем, портным, он отдавал его в ученики хорошему мастеру. Так вот я и подумал, что вы могли бы помочь мне и взять на воспитание моего мальчика.

Я не ждал такого поворота и растерялся. Он заметил мою растерянность и тут же воспользовался ею.

— Иногда, один раз в два месяца, пусть его печатают. Для стимула. Гонорар меня не интересует. Я сам буду платить гонорар. За деньгами дело не станет. Сколько надо, столько и буду платить. Вы только дайте согласие, сынок.

Как только он заговорил о деньгах, моя растерянность исчезла. Я больше не видел в нем отца, озабоченного судьбой сына.

— Для начала я предлагаю сто рублей в месяц и еще сто за каждую статью, — сказал он. — Думается, условия хорошие, сынок.

Я долго не мог понять, почему они возятся со мной. Шота оставлял меня в покое лишь на время, очевидно, на то время, когда совершал вояжи по городам нашей необъятной страны. Теперь меня увещевал его хозяин, и я понял почему. Любыми средствами вынудить человека отступиться, перетянуть его в свой стан, обратить в свою веру. Их вера — деньги. Человек слаб. Деньги — всемогущая сила. Чем больше приверженцев, тем сильнее апологеты этой веры. Проповедникам всегда было тяжело дышать. Их душили. А они хотят дышать легко и свободно. Не только сегодня, но и завтра. Они думают о будущем. Пусть сегодня я внештатный корреспондент, но завтра могу стать заведующим отделом, а послезавтра — главным редактором. Они в самом деле раковая опухоль с метастазами…