Бездна Челленджера

— Я боюсь. Боюсь, что мы не сможем отпустить друг друга.

Я не уверен, что понимаю ее, но меня все равно беспокоят ее слова:

— Это не от нас зависит. Решения принимает доктор Пуаро.

Девочка качает головой:

— Пуаро просто подписывает бумаги.

Мы стоим у двери в ее комнату. Мимо проходят ухмыляющиеся черепа, не забыв кинуть на нас взгляд, означающий: «Я слежу за вами».

— Мы выйдем отсюда, — продолжает Калли, — но не вместе. Один из нас бросит другого.

Я не хочу об этом думать, но все-таки это правда. Жестокая действительность посреди жестокой недействительности.

— Мы должны пообещать, что отпустим друг друга, когда время придет, — произносит девочка. — Я обещаю. А ты?

— Да, — отвечаю я. — И я обещаю. — Но легче сказать, чем сделать. Если мысли стоят всего пенни, то обещания — и того меньше. Особенно те, которые наверняка нарушишь.

126. Хорошая боль

Мой живот — это море, которое бушует и пенится черной злобой и желудочным соком. Неприятные ощущения превратились в сущий ад. У меня в животе бурчит, и бурчанию вторит океан.

— Змей Бездны преследует нас! — восклицает штурман. — Кто-то чувствует дождь по боли в костях, а твой живот предсказывает, куда плывет это противное создание. — С этими словами он достает очередную карту вымышленного мира и берется за карандаш, который не должен был попасть в нашу каюту. — Скажи мне, где болит, и я проложу курс, который спасет нас от погони.

Я указываю, где именно живот болит и урчит, тужится и бурчит. Штурман переводит с языка моих взбесившихся внутренностей и рисует на карте тугой клубок линий — путь, снова и снова пересекающий сам себя. Потом он бежит с картой к капитану.

— Это хорошая боль, — уверяет тот, когда приходит справиться о моем самочувствии. — Слушай свое нутро, и оно никогда тебя не подведет.

127. А ты не думал, что они специально?

Сиделка говорит, что это не отравление, потому что никому больше не стало плохо. Подозреваю, что виноваты баклажаны с пармезаном, которые принесла мне мама. Нам вообще-то не разрешается принимать еду извне, поэтому она протащила их тайком, а я спрятал в шкафу, забыл о них и съел только на следующий день. Вот зачем нужны холодильники. Мне слишком стыдно, и я никому не рассказываю, что сам виноват в своем несчастье. Знает только Хэл, потому что я при нем прятал тарелку. Но он точно меня не заложит. Он больше ничего не говорит ни халатам, ни врачам, ни Карлайлу. От боли я едва могу пошевелиться, только мечусь на кровати. Халаты и лекарства ничем не могут мне помочь. Все их попытки похожи на тушение лесного пожара водяным пистолетом.

Услышав мои громкие стоны, Хэл поднимает голову от очередного размалеванного до неузнаваемости атласа и замечает:

— А ты не думал, что они специально? Может, родители тебя отравили.

— Вот уж спасибо, Хэл, только этого мне и не хватало.

Если честно, я об этом уже думал. Но теперь, после слов соседа, такая мысль кажется весомее. Меня это раздражает. Как будто у меня и без того мало страхов.

Хэл разводит руками:

— Этого тоже нельзя исключать-молчать-минуть-откинуть. Если откинешь копыта, я выпалю в твою честь из пушки, хотя пушку придется притащить твоим родителям.

128. Кишки в аренду

Я снова прикован к столу в кухне из белой пластмассы. Я достаточно ясно соображаю, чтобы понимать, что сплю. Чтобы чувствовать, что живот не дает мне покоя даже во сне.

Рядом со мной чудища в масках моих родителей, но теперь с ними еще одно, с лицом Маккензи. Эта маска выглядит как помесь лица моей сестры с «Криком» Эдварда Мунка: светлые волосы и разинутый в крике рот, хотя из-под маски доносится смех.

Все трое прикладывают заостренные эльфийские уши к моему вспученному животу, и он гортанно рычит на них, как будто сам Сатана взял мои кишки в аренду. Чудовища слушают, кивают и отвечают на том же кишечном языке.

— Мы понимаем, — говорят они. — Мы сделаем то, что должны.

Потом злобная тварь, живущая у меня внутри, принимается прогрызать себе путь наружу.

129. Против нас

Море спокойно катит свои волны. Я лежу на сырой постели. С бледно-зеленого медного потолка сочится вода.

Капитан смотрит на меня сверху вниз своим здоровым глазом, как будто оценивая.

— С возвращением, парень, — произносит он. — Мы уж думали, что потеряли тебя.

— Что случилось? — хриплю я.

— Тебя протащили под килем, — объясняет капитан. — Вытащили посреди ночи на палубу, вывернули наизнанку, обвязали веревкой и швырнули за борт.

Я не помнил ничего из этого, пока он мне не рассказал, как будто мои воспоминания живут в его словах.

— Кому-то надоело слушать, как ты жалуешься на живот, и он решил пару раз протащить тебя под корабельным днищем кишками наружу. Что бы ни мешало тебе жить, оно досталось прилипалам.

Он рассказывает, а я вдруг ощущаю прикосновение каждой рыбы. Мои легкие горят в борьбе за кислород, которого больше нет. Я беззвучно кричу, вдыхаю полные легкие морской воды и отключаюсь.

— Немало моряков после этого отдало концы, у многих что-то сломалось внутри, — продолжает капитан. — Но ты, похоже, остался цел и невредим.

— Я все еще вывернут наизнанку? — слабым голосом спрашиваю я.

— Навряд ли. Если, конечно, твой внутренний облик отличается от наружного.

— Это не вы отдали приказ?

Капитан, похоже, оскорблен:

— Будь это моя воля, ты бы видел мое лицо последним перед погружением и первым, когда всплыл. Я всегда отвечаю за собственную жестокость. Иначе это попросту трусость.

Он приказывает штурману, наблюдающему за нами со своей койки, принести мне воды. Как только тот покидает каюту, капитан опускается на колени и шепчет:

— Слушай меня хорошенько. Те, кто кажется твоими друзьями, притворяются. Все, что чем-то кажется, является чем-то другим. Голубое небо может оказаться оранжевым, верх притворяется низом, и кто-то всегда пытается тебя отравить. Чуешь, о чем я?

— Нет.

— Отлично. Ты делаешь успехи. — Он оглядывается, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. — Ты уже давно что-то такое подозревал, не так ли?

Я обнаруживаю, что киваю, хотя и не хочу в этом признаваться.

— Теперь я скажу тебе: твои страхи не беспочвенны. Все так и есть: за тобой непрестанно наблюдают некие силы и плетут заговоры против тебя. — Он хватает меня за руку: — Не верь никому на корабле. Не верь никому не на корабле.

— А как же вы? — спрашиваю я. — Вам-то я могу верить?

— Я же сказал — никому.

Штурман возвращается со стаканом воды, и капитан выливает ее на пол: под подозрением даже штурман.