Бездна Челленджера
Шрифт:
130. Не поправляйся
Мой живот угомонился: значит, это были просто испортившиеся баклажаны. Пуаро назвал бы победой то, что я не подозреваю своих родителей. Что я понимаю: это была бы паранойя.
— Чем чаще ты не веришь в то, что внушает тебе твоя болезнь, тем скорее ты поправишься.
Он не понимает, что, хотя часть меня научилась отличать явь от вымысла, есть еще другая, способная только слепо всему верить. Сейчас мне не кажется, что меня отравили. Но завтра я могу начать вопить во всю глотку, что родители желают мне смерти, и буду верить в это не меньше, чем
Только Калли держит меня в равновесии, но она начинает меня беспокоить. Нет, ей не хуже — наоборот, она идет на поправку. Она уже меньше времени проводит у окна панорамного холла. Такой отказ от навязчивой идеи может подать доктору Пуаро идею отправить ее домой.
Этой ночью я произношу ужасную молитву. Если бы я во все это верил, меня ждало бы проклятье. Я то ли верю, то ли нет. Зависит от времени.
— Пожалуйста, не выздоравливай, Калли! — шепчу я. — Не поправляйся, пока не поправлюсь я!
Да, это эгоизм, но мне все равно. Не могу представить себе, каково будет больше не видеть ее улыбки. Больше не греть ее. Что бы я ей ни обещал, не представляю себе, как я без нее здесь выживу.
131. Картонные крепости
Родители впервые приводят с собой Маккензи. Я понимаю, почему они не делали этого раньше. Иногда я веду себя жутко. Может быть, не так, как дома, но на это все равно бывает страшно смотреть. А другие ведь не лучше меня. Маккензи храбрая девочка, но детская психиатрическая клиника — не место для детей.
Они предупредили меня, что возьмут ее с собой, невзирая на все опасения:
— Она уверена, что все гораздо хуже, чем есть на самом деле, — сказала мама. — Сам знаешь, какое у нее богатое воображение. Ну и вообще, вам хорошо бы повидаться. Доктор Пуаро не возражает.
Поэтому однажды в час посещений я замечаю ее за столом рядом с родителями.
Увидев сестру, я останавливаюсь: совсем забыл, что она придет. Я как будто боюсь навредить ей, подойдя слишком близко. Я не хочу причинять ей вред и не желаю, чтобы она видела меня в таком состоянии. Но наступило время визитов. От него не убежать. Я осторожно подхожу к родителям.
— Привет, Кейден!
— Привет, Маккензи!
— Хорошо выглядишь. Ну, не считая вороньего гнезда на голове.
— Ты тоже хорошо выглядишь.
Папа встает и отодвигает свободный стул:
— Присядь, Кейден.
Я послушно сажусь и стараюсь, чтобы колени не прыгали. Мне удается, только когда я полностью сосредотачиваюсь, а значит, теряю нить беседы. Я не хочу ее терять. Я хочу блистать перед сестрой. Я хочу показать ей, что все нормально. Не думаю, что у меня получается.
Губы Маккензи шевелятся, а глаза мечут молнии. До меня долетает обрывок фразы:
— …Так что Мамаши с Танцев едва не выклевали друг другу глаза, так что мама, которая точно не одна из них, нашла мне нормальный танцевальный кружок, где меня не окружают одни психи. — Тут она опускает глаза и слегка краснеет: — Ой, прости, я не специально!
Я сейчас мало что ощущаю, но мне бы наверняка было неловко за то, что неловко ей. Поэтому я отвечаю:
— Ну, есть психи и есть полные психи. Синдром Мамаши с Танцев ничем не лечится. Ну, разве что цианидом.
Сестра
хихикает. Родителям совсем не весело:— Маккензи, мы не произносим этого слова, — напоминает мама. — И слова на букву «ц» тоже.
— «Циклоп», — говорю я. — Потому что у врача всего один глаз.
Маккензи снова хихикает:
— Ты все выдумываешь!
— На самом деле, — вмешивается папа со странной гордостью в голосе, — это правда. Второй глаз стеклянный.
— Зато его крылья в порядке, — продолжаю я. — Только лететь-то ему некуда.
— Давайте сыграем во что-нибудь! — быстро произносит мама. Последний раз я играл в «Яблоко к яблоку», когда приходила Шелби. Или это был Макс? Нет, по-моему, это была Шелби. Хотя я знаю правила, тогда я не мог уловить смысла игры. Правила проcты до безобразия: на стол кладется карточка с прилагательным (например, «неуклюжий»), и все выбрасывают карты с наиболее подходящим существительным. Класть карточки наугад имеет смысл, только если ты расположен острить, а не просто переел таблеток. В последний раз я только всех расстроил.
Сегодня все посетители решили провести время за игрой, поэтому на шкафу осталась только злосчастная коробка «Яблоко к яблоку», которую сестра и ухватила, не зная печальной предыстории.
— У меня идея, — произносит мама, когда Маккензи возвращается с игрой. — Может быть, построим из всего этого карточный домик? — Сестра собирается возразить, но папа выразительно смотрит на нее: мол, потом объясним.
Я улыбаюсь при мысли о карточном домике, уловив иронию, которая не доходит до них. Попугай назвал бы это хорошим знаком. Он предложил бы все-таки попытаться сыграть в игру. Поэтому я не пытаюсь.
Папа начинает строить, сосредоточившись, как будто закладывает фундамент моста. Мы по очереди добавляем по карте. Не успеваем мы положить и десяти карточек, как домик рушится. У нас четыре попытки. В четвертый раз у нас получается чуть-чуть лучше, и мы успеваем построить второй этаж, прежде чем все обваливается.
— Не повезло, — замечает мама.
— Непростое занятие, даже когда море спокойно, — отзываюсь я.
Родители одновременно пытаются сменить тему, но сестра опережает их:
— Какое море?
— Какое еще море? — переспрашиваю я.
— Ты сказал, что море спокойно.
— Разве?
— Маккензи… — начинает папа, но мама осторожно берет его за плечо:
— Пусть Кейден сам ответит.
Мне вдруг становится очень, очень неловко. Невероятно стыдно, как будто я ковырял в носу во время свидания. Я отворачиваюсь и выглядываю в окно: передо мной покатые холмы, поросшие свежескошенной травой. Это возвращает меня на твердую землю, пусть даже ненадолго. Все равно капитан где-то неподалеку и слышит каждое мое слово.
— Со мной… иногда такой бывает, — говорю я сестре, чтобы не провалиться сквозь землю.
— Понимаю, — отвечает она.
Маккензи накрывает мою руку своей. Смотреть ей в глаза я по-прежнему не могу, так что гляжу на ее руку.
— Помнишь, как на Рождество мы строили крепости из картонных коробок? — спрашивает она.
Я улыбаюсь:
— Да. Было весело.
— Крепости были такими настоящими, и в то же время не были… Понимаешь?
Некоторое время мы все молчим.
— Сейчас Рождество? — спрашиваю я.