Бездна Челленджера

Папа вздыхает:

— Кейден, сейчас почти лето.

— А.

У мамы в глазах стоят слезы. Чем я так ее расстроил?

132. В полный голос

Ранний вечер. Скоро закат. Солнце уже приблизилось к линии горизонта и отбрасывает на поверхность моря гипнотические отблески. Ветер дует в наши паруса, и мы полным ходом идем на запад.

Я на палубе, с Карлайлом. Он дает мне швабру и позволяет немного поделать его грязную работу.

— Что-то мне не кажется, что капитан это бы одобрил, — замечаю я. — Или попугай.

О капитане уборщик, кажется, не думает вообще ничего, зато про попугая говорит:

— Птица видит все. Я давно перестал пытаться что-то от нее скрыть.

— Тогда… на чьей вы стороне?

Карлайл улыбается и выливает на палубу немного воды, чтобы я мыл дальше:

— На твоей. — Некоторое время он рассматривает меня и продолжает: — Ты напоминаешь мне меня самого, когда я был в твоей шкуре.

— Вы?

— Ага. — Он закрывает ноутбук, чтобы не отвлекаться от разговора. В комнате отдыха мы не одни, но большинство просто смотрит телевизор. Говорим только мы с ним. — Тебе повезло. Мне тоже было пятнадцать, когда случился мой первый эпизод, но я угодил в куда менее приятное местечко, чем это.

— Вы? — повторяю я.

— Сначала они нашли биполярное, но потом мне стало мерещиться что-то совсем уж несусветное, да еще добавились слуховые галлюцинации. Тогда они поменяли диагноз на шизоаффективное расстройство.

Он произносит эти слова в полный голос и без трагизма, который вкладывают в них люди извне. Мысль о том, что Карлайл один из нас, беспокоит меня: а вдруг он лжет? Вдруг он просто хочет запудрить мне мозги? Нет. Это просто паранойя. Так сказал бы Пуаро, и он был бы прав.

Терапевт объясняет, что шизоаффективное — это нечто среднее между биполярным расстройством и шизофренией:

— Следовало бы назвать его триполярным. Сначала накатывает мания величия и ты считаешь себя повелителем вселенной, потом ты уходишь в неизведанные дали: видишь и слышишь всякое — веришь в то, чего не бывает. А после спускаешься с небес на землю и впадаешь в депрессию, осознав, куда тебя занесло.

— И вам позволили здесь работать?

— Я в полном порядке, пока я на таблетках. До меня долго не доходило, но в итоге дошло. Ни одного эпизода за много лет. К тому же, официально я здесь не работаю, а просто помогаю в свободное время. Я подумал, раз уж у меня есть такой диагноз и магистерская степень по психологии, почему бы ими не воспользоваться?

Я не могу с ходу этого переварить:

— А чем вы занимаетесь, когда не отмываете грязь с наших мозгов?

Он указывает на ноутбук:

— Программированием. Разрабатываю игры.

— Быть того не может!

— Слушай, таблетки могут заварить нехилую кашу в твоем воображении, но оно продолжает работать.

Я приятно удивлен и даже польщен. Вокруг нас остальные матросы выполняют задания капитана или просто слоняются по палубе. Великолепный закат блистает всеми цветами.

Уборщик выжимает швабру и оглядывается вокруг, оценивая свою работу.

— В любом случае, — добавляет он, — если путешествие затянулось, это еще не значит, что оно будет длиться вечно.

Он спускается на нижнюю палубу, оставляя меня наедине с этой мыслью. Когда Карлайл исчезает из виду, я замечаю капитана. Он стоит на мостике, своем излюбленном наблюдательном посте. Сейчас его единственный глаз смотрит прямо на меня, и в его взгляде столько кислоты, что я могу раствориться.

133. Пролив Гребеньков

Когда мы наконец вплываем в долго убегавшие от нас штормовые воды, стихия, стихийна она или нет, обрушивается на нас со всей своей мощью. На смену вечному дню приходят густые сумерки, меж тем как корабль швыряет, будто щепку. Над нами вспыхивает молния. Не проходит и секунды, как гремит гром.

Я стою на палубе, не зная, куда себя деть. Надо мной паруса рвутся и зарастают, рвутся и зарастают снова — шрамы на ткани уже толще канатов. Сколько они еще продержатся? Капитан раздает приказы матросам, хлынувшим вдруг из главного люка, как муравьи из затопленного муравейника. По-моему, им лучше бы уйти назад: там их хотя бы не смоет. Но, похоже, гнев капитана страшит их больше, чем гнев небес.

— Убрать паруса! — звучат команды. — Привязать снасти! — Он пинает какого-то матроса под зад. — Быстрее! Хотите остаться без мачты?

Буря назревала больше недели — предостаточно времени на подготовку, но капитан предпочел ничего не предпринимать, придерживаясь собственной точки зрения:

— Предосторожности убивают импульсивные решения, — заявляет он. — Я предпочитаю доблесть посреди общего ужаса!

Ужаса он уже добился. Спасет ли нас доблесть, пока неизвестно.

Капитан видит, что я стою без дела:

— Иди на мостик, — говорит он, указывая в сторону верхней палубы. — Встань за штурвал. Держи нос на волну!

Я поражен, что он доверил мне штурвал:

— На волну? — переспрашиваю я, надеясь, что неправильно расслышал.

— Делай, что я говорю! — орет капитан в ответ. — Волны размером с дом. Если они ударят нас в борт, мы можем и перевернуться. А я предпочитаю плавать дном вниз.

Я со всех ног бегу к мостику, хватаюсь за штурвал и поднатуживаюсь, чтобы повернуть его. Мимо проносится попугай, что-то крича на лету, но его не слышно за громом и плеском волн.

Я наконец поворачиваю рулевое колесо, но слишком поздно. Волна врезается в нас под углом, вода заливается на палубу. Команду швыряет по палубе, матросы хватаются за все подряд, чтобы их не смыло.

Наконец корабль разворачивается. Нос ныряет вниз, и нас ударяет волна. Я невольно задаюсь вопросом: как-то там Каллиопа? Бьет ли ее водой, как нас? Что она чувствует, когда корабль только чудом не разваливается на части?

Пенная вода залила палубу и схлынула. Матросы судорожно пытаются вдохнуть. Не знаю, не смыло ли кого-нибудь в море.

Мое плечо пронзает резкая боль. Это попугай вонзил в меня свои когти, чтобы его не унесло ветром.

— Настало время, настало время, — произносит птица. — С капитаном должно быть покончено.

— Как, прямо посреди всего этого?

— Убей его! — настаивает попугай. — Брось его за борт! Потом мы объявим, что море поглотило его, и ты будешь свободен!

Но я еще не решил, чью сторону принять, а сейчас мне важнее спасти собственную жизнь, а не покушаться на чужую:

— Нет. Не могу!

— Он вызвал бурю! — вопит птица. — Он вырвал тебя из дома! Все начинается с него и им же кончается! Ты должен сделать это! Должен! — Порыв ветра сносит попугая прочь.

У меня нет времени думать, лжет он или говорит правду. Нас ударяет очередная волна. На этот раз меня смывает с мостика на палубу, и теперь я тоже барахтаюсь, стараясь удержаться и не рухнуть за борт.