Бездна

– Мне часто говорят, что тексты моих песен безжалостны, однако, пока мы тут беседуем, над нами по всему свету летают самолеты с ракетами на борту, а три четверти планеты ведут войны (Буба).

Пас пробилась ко мне через толпу и протянула бокал. Мы чокнулись, и она сказала:

– Ну вот и все. Я дошла до конца.

Она не улыбалась. Я задал ей вопрос, ответ на который уже знал, и все равно не мог не спросить:

– Значит, уезжаешь?

– Да.

– Пас, это ужасно, что ты со мной делаешь?

На этот раз я не заговорил об Экторе.

– Прости.

Она залпом осушила бокал и поставила его на пол.

– Береги себя. Береги его. Это продлится недолго.

Я проводил ее до пирамиды. Потом до эскалатора. Снаружи синела ночь. Туристы, стоявшие на бортиках бассейна, фотографировали друг друга перед шедевром Пея [172] ; кто-то вытягивал руку так, чтобы казалось, будто пирамида стоит у него на ладони или будто он упирается пальцем в ее верхушку. Пас грустно смотрела на них:

172

Йо Минг Пей (р. 1917) – американский архитектор китайского происхождения, создатель стеклянной пирамиды у входа в Лувр. Строительство пирамиды было закончено в 1989 г. – Прим. перев.

– Вот видишь, мы уже никому не нужны… Мое искусство мертво.

На площади Карузель ее ждала длинная черная машина.

– А твои вещи? – спросил я.

– Они уже в багажнике. Люди из музея обо всем позаботились.

Шофер такси утвердительно кивнул. У него была могучая медвежья голова, внушавшая доверие.

– Еще минутку, – попросила она.

Я покачал головой. Открыл ей дверцу.

Моя неоклассическая испанка села в машину. Последний взгляд – и я захлопнул дверцу.

Машина тронулась.

Она уехала.

Жизнь без Пас

Если бы она знала, сколько всего упустила!

Восемь месяцев – долгий срок. За это время может произойти множество глобальных микрособытий, например:

Ты впервые узнал себя в зеркале и улыбнулся.

Ты впервые бросил на пол игрушку, которую держал в руке, и зачарованно следил за ее падением, открывая для себя закон тяготения.

Ты впервые сказал «мама», а ее рядом не было.

Сначала мы получали от нее кое-какие весточки. Потом они стали приходить все реже и реже. Одна эсэмэска. Один-два мэйла. Не очень-то нежных. «Я думаю о вас. Все хорошо. Надеюсь, у вас тоже». Или такое: «Мне здесь стало легче. Скоро вернусь». И никакого намека на желание получить ответ, хотя я и отвечал, правда никогда не добавляя: «Береги себя». Я знал, что иногда она и звонила, – это мне сообщила твоя няня-колумбийка. Пас попросила ее никому не рассказывать об этих звонках, но добрая женщина, наверное, переживала за меня и потому выдала секрет:

– La mama de Hektor llamo por telefono [173] .

Что я тогда на самом деле чувствовал? Почти ненависть. А ненависть – лучшее лекарство от любви. Только вот любви было так много… Мне безумно не хватало Пас.

Я находился в Нормандии, когда раздался тот звонок. В Нормандию я ездил часто – и не один, а всегда с тобой, Эктор. Мне было интересно наблюдать, как ты развиваешься там, где прошло мое детство, как ты обдираешь коленки, падая с велосипеда на дороге, ведущей к дому моих родителей, как ходишь вместе с дедом ловить рыбу на крабов, под темно-серым небом края Ко, которое своим хмурым цветом лишь подчеркивало красоту ярко-зеленых нормандских пастбищ. Я растроганно смотрел, как тревожно блестят твои глазенки (точь-в-точь как мои в детстве), когда крабов опускали в кипящую воду; как зачарованно ты разглядываешь вместе с бабушкой головастиков в луже или свежие яйца, за которыми вы с ней ходили к соседке-фермерше. Мне очень нравилось, что ты это называл «собирать яйца».

173

Мама Эктора звонила по телефону (исп.).

Я был счастлив, сжимая твою ладошку в своей руке, когда мы отправлялись на поиски белых камешков на пляже Сент-Андресса, наблюдая, как ты играешь в пиратов из моего детского конструктора «Плэймобил». Как и я, ты вечно терял руку Черной Бороды или мелкие детали из сундука с сокровищами; как и меня, тебя бранила бабушка, когда ты стрелял из пушки по окнам гостиной… Иногда ты спрашивал меня, кто этот мальчик с почти белыми волосами на фотографии (моей фотографии), висевшей у тебя в спальне.

– Это я, когда был маленький.

– Значит, когда ты был маленький, ты уже был старый?

Я смеялся, пытаясь объяснить тебе дорогу в этом генетическом и временном лабиринте.

– Когда у людей светлые волосы, они кажутся седыми. А у меня светлые волосы, потому что такие же были у моей бабушки. Это не имеет никакого отношения к старости.

– Да-а, а вот бабуля старая, у нее трещины.

– Трещины?

– Ну, на лице трещины.

– Ах, морщины…

– А у тебя тоже будут морщины?

– Будут, но позже.

– И все-таки у тебя есть седые волосы – вот тут. – И он указывал пальчиком на мои виски. – А у мамы их нет.

Стоило ему заговорить о матери, как мне хотелось плакать. Я понятия не имел, где она.

Я рассказал тебе историю Персея и Медузы горгоны, взятую из моей детской книги – сборника мифов. Ты спросил: «А почему у этой дамы змеи вместо волос?» Я отвечал, что у девушек вместо волос бывают змеи и это делает их волшебницами.

– Значит, их глаза могут нас окаменить?

Ага, ты уловил суть дела.

– Да, их глаза могут «окаменить».

Обратить ваше сердце в камень.

Мои родители вели себя чрезвычайно тактично. Никогда не спрашивали о Пас. Только время от времени позволяли себе вопрос: «Ну, у тебя все в порядке?»

* * *

И вот настал тот день. Мы возвращались с прогулки у прибрежных скал, между Тийель и Этрета. Нам удалось извлечь из меловой породы аммонит и найти в глине акулий зуб. Что это – случайность или насмешка судьбы? Очень красивый зуб, черный, широкий, остроконечный; его опасные зазубрины больно кололи палец.

– Древние называли их «каменными языками», – сказал мой отец.

– Каменными языками?

– Да, языками змей или ящериц, которых феи или духи скал превратили в камень.

– Они – горгоны? – спросил ты, тотчас проведя аналогию.

Ты бегал по пляжу в своем плаще с капюшончиком, разыскивая в гальке кусочки отполированного морем стекла; ты называл их драгоценными камнями и собирался спрятать на пиратском острове из гипса, – твои дедушка с бабушкой построили его через два дня, с берегом, к которому могли пристать твои корабли из «Плэймобил», с пещерой для сокровищ и вулканом с извергающейся лавой, которую ты покрасил в оранжевый цвет.