Безумные короли. Личная травма и судьба народов

Помимо психологических последствий, которые имела для психики короля эта мучительная и постоянная болезнь, состояние ног Генриха представляет собой и медицинскую проблему. Одно время думали, что его болезнь — это результат сифилитической инфекции, что объясняло, почему у его жён случались выкидыши. Помимо язв на ногах, которые могли бы быть результатом сифилиса, изменение формы его носа, очевидное в последних портретах, может предположить сифилитические гуммы. И всё же ни в нём, ни в его детях не проявилось никаких признаков заражения сифилисом, и в записях нет никакого упоминания, как наверняка было бы, о применении какого-либо из тогдашних лекарств против сифилиса, например, ртути. То, что у Генриха был сифилис, кажется крайне невероятным.

В более поздние времена нездоровье Генриха объяснялось его неправильным питанием, результатом чего явилась цинга или скорбут. Он ел слишком много мяса, часто со специями или зимой с соленьями, слишком мало фруктов и свежих овощей, и поэтому страдал от острого недостатка аскорбиновой кислоты или витамина C. Похоже, что особенности его болезни вполне соответствуют характерным симптомам цинги: изъязвление ноги с быстро распространяющимися опухолями, болью и ранами, дурной запах изо рта, быстрая утомляемость, трудность при ходьбе, одышка, отёчные опухоли, красный цвет лица, раздражительность и депрессия. И всё же Генрих наверняка не был единственным из современников, который болел из-за неправильного питания. В то время как это предположение представляет интерес, как и другие теории, например, что у Генриха была обширная подагра, оно остаётся бездоказательным.

Представляется важным, что хотя «больная нога» упоминалась в 1528 г., настоящая болезнь началась вскоре после серьёзного несчастного случая на турнирном поле в 1536 г. Кажется наиболее вероятным, что из-за него началась варикозная язва, вызывающая, если её правильно не лечить, тромбоз ноги и хроническую язву бедра. Или же у него мог быть остеомиелит, хроническая септическая инфекция бедренной кости, которой, возможно, способствовало падение 1536 г.

После 1536 г. физическая боль и недомогание могли вызвать повышенную раздражительность, необдуманные решения и, следовательно, явную деградацию характера. Однако авторитетный биограф Генриха, профессор Скэрзбрик, не находит большой разницы между периодами до и после 1536 г. «Генрих, — пишет он, — не прибавил заметно после этого ни в жестокости, ни в агрессивности, ни в аппетите». Элтон частично соглашается с этим суждением, но добавляет, что «безусловно, его физические размеры, подозрительное высокомерие и политическая изворотливость становились более заметными по мере того, как потворство своим желаниям и воздействие подхалимства влияли на один из самых самовлюблённых характеров, известных истории». Безусловно, в прежние годы уже проявились и его своеволие, и жестокосердие в том, как он осуществил падение Вулси, которого он пытался сделать орудием в своём «Великом деле», в его бесчувственном обращении с первой женой и дочерью, и в казни сэра Томаса Мора, который, очевидно, был его близким другом. И всё же после 1536 г. напряжение при дворе Генриха усиливается, тогда как сам король становится всё более подозрительным и своевольным. Он получал зловещее удовольствие, играя со своими жертвами, как кошка с мышкой, в одну минуту приговаривая их к смертной казни, в следующую откладывая приговор, но оставляя их в неведении относительно собственной судьбы до последнего момента. Когда, в 1543 г., казалось вероятным, что архиепископ Кранмер вот-вот впадёт в немилость, даже когда король решил спасти его от опалы, он намеренно держал его в неизвестности, заставляя ждать какое-то время, прежде чем ему сообщили о прощении.

В течение всего его правления преобладает непомерная эгоцентричность, проявляясь всё более и более, и он становится всё более подверженным переменам настроения и нрава по мере того, как ухудшается его физическое здоровье. Это представляло собой нечто большее, чем индивидуальное своенравие и, казалось, отражало основное несоответствие, которое выражалось в его личных отношениях и в его роли монарха. Ему постоянно нужно было самоутверждаться и в роли короля, и в роли любовника. Эмоционально король походил на маленького ребёнка, он вёл себя как капризный сопляк, хватая всё, что он хотел, независимо от последствий, и когда у него что-то не получалось, устраивал отвратительные бесчинства. «Король обзывает его разными словами дважды в неделю, — так говорилось о его обращении со всемогущим министром Томасом Кромвелем, — а иногда бьёт его по макушке, и всё же, после того как его довольно сильно поколотили по голове и хватали и трясли, он выходит в большой зал как ни в чём не бывало с таким весёлым лицом, как будто он всему хозяин». «Всё, — так сказал Шапюи, — должно происходить так, как желает король». «Такой монарх, — как выразился секретарь Кранмера Ральф Морис, — который не может ни сдержаться, ни выслушать что-нибудь против какой-либо своей просьбы».

Он не выносил никаких возражений против своих волеизъявлений. «Видеть, как людей вешают, четвертуют или обезглавливают, — заметил один приехавший в Лондон в 1541 г., — это не новость, и иногда за какие-нибудь незначительные выражения, истолкованные против короля». «Я не припоминаю, — писал французский посол Марильяк об атмосфере при дворе Генриха в том же самом году, — чтобы я когда-нибудь видел этих людей такими замкнутыми, как сейчас, ибо они не знают, кому можно доверять, а король сам, причинив зло стольким людям, не доверяет никому». «Могу добавить, — докладывал Марильяк своему господину Франциску I 29 мая 1541 г., — что вчера были убраны все головы, которые были выставлены на (Лондонском) мосту, чтобы люди могли забыть, чьи головы запечатлелись у них в памяти, но скорее их место скоро займут новые… ибо… перед днём Св. Иоанна ждут, что Тауэр освободят от пленников, которые там сейчас».

Террор стал орудием политики. «Думаю, — сообщал Кастильон французскому королю, — что очень немногие лорды в этой стране находятся в безопасности». Начинались судебные процессы, результаты которых были заранее известны. Семья Поулов, о которой можно было бы подумать, что они могут претендовать на корону, была выкошена.

Не менее пятидесяти трёх человек были лишены гражданских и имущественных прав в 1539–1540 гг., многие из них были впоследствии казнены. Если отчасти ответственность падает на советников короля, то всё-таки именно король одобрял то, что происходило. Смерть шагала по стране по пятам Генриха. «В Англии смерть унесла всех достойных людей, или же их поразил страх». Король, по словам немецкого реформиста Меланхтона, стал «английским Нероном». Генрих, заметил Кастильон 26 января 1538 г., стал «самым опасным и жестоким человеком в мире». «Он в ярости, — добавлял он, — и у него не осталось ни разумения, ни понимания». «Больной и испуганный, Генрих стал, — утверждает один из его недавних биографов, — тираном самого опасного типа, скрытным, невропатическим и непредсказуемым».

Процесс прогрессировал. Если несчастный случай, который он пережил в 1536 г., и последующий остеомиелит и язвы на ногах были важными вехами на дороге, выносящими на поверхность те черты его личности, которыми он всегда обладал, то его последующие матримониальные приключения имели болезненные последствия, по крайней мере до тех пор, пока он не женился на Екатерине Парр. И всё-таки, если Фоксу можно верить, похоже, что даже Екатерина Парр едва избежала немилости. Очевидно, она не согласилась с королём по теологическому вопросу. Король был так оскорблён её дерзостью, что по совету Стивена Гардинера велел подготовить статьи, обвиняющие её в ереси, и утвердил ордер на её арест. «Хороши новости, — со злостью заметил Генрих, — когда женщины становятся такими клириками; и как это меня утешает, что на закате жизни меня учит моя жена». Екатерине повезло, она узнала, что готовится, и сказала королю, что она была глубоко неправа, когда выразила по религиозному вопросу мнение, которое отличалось от точки зрения её мужа. Генрих смилостивился. «Так значит это так, счастье моё, и вы спорили без злого умысла? Тогда мы опять такие же добрые друзья, как и раньше, и всегда останемся такими». Его эгоцентричность была такова, что с точки зрения современного историка он «был болен психической болезнью, манией величия, навлечённой обществом, которое считало своего монарха единственной возможной гарантией против возобновления гражданской войны и которое было настроено боготворить его и как идеал человека, и как символ гражданского мира и безопасности».

Была ли это мания величия защитой от подспудного чувства личной неполноценности? Утверждать, что Генрих страдал от основополагающего комплекса неполноценности, который распространялся с личной жизни на общественную — это значит противоречить всем суждениям современников и мнению большинства современных историков. Современники считали его одним из самых талантливых людей его времени, а современные историки, мнения которых могут быть различны относительно его личной ответственности, тем не менее отдают должное его умелому и искусному управлению государственными делами. И всё же из-за шума и грома выглядывает маленький избалованный ребёнок. Он был всё время охвачен страхами и тревогами относительно заговоров и сговоров с целью осуществить его свержение. Он боялся болезней и смерти, даже сам составил полный перечень мазей и лекарств, и находился под большим влиянием своих врачей, особенно доктора Чеймберза и сэра Уильяма Баттса. Он был ипохондриком, который впопыхах бежал в безопасное место от вспышки английской потницы, сравнительно новой смертельной болезни, которая, казалось, находила свои жертвы особенно среди лиц благородного происхождения. «Само название потницы, — сообщал Гардинер, — так ужасно и пугающе для его высоких ушей, что он ни в коем случае не отваживается приближаться к тому месту, где она по слухам появилась». Когда разразилась эпидемия потницы в 1528 г., которая свалила и Анну Болейн, и её брата Джорджа, Генрих перестал выходить из своей спальни, насколько возможно оставаясь в одиночестве. Король, замечал французский посол, «был в таких делах самым пугливым человеком, какого только можно было встретить».

Отец Генриха, хотя в заключительные годы своего правления растерял популярность, был добросовестным и умелым монархом, который уравновесил бюджет и воздерживался от дорогостоящих иностранных авантюр. Генрих, далёкий от своего преждевременно состарившегося отца, отошёл от его политики, расточительно тратил деньги и возобновил традиционную вражду с Францией; он тратил громадные суммы на строительство, растранжиривая деньги, которые получил в результате роспуска монастырей, и положив начало «великому развалу» английской экономики. На протяжении всего своего правления он полагался на верных и умелых министров, которые формулировали и обосновывали ту политику, которую он считал нужным проводить. Генрих был исключительно восприимчив к психологическому давлению и во многих отношениях поддавался интеллектуальному влиянию, принимая политические линии, начертанные другими, и считая их своими собственными. В равной мере он был непоследователен, менял полностью или частично политику, которую когда-то принимал с энтузиазмом, и уничтожал тех, на кого полагался. Легкомысленный и капризный, он был, замечает Скэрзбрик, «последователен только в выполнении своей собственной деспотической и необдуманной воли». Предоставленный самому себе, он совершал крупные ошибки, как даже слишком хорошо показывают годы его правления после падения Томаса Кромвеля. В то время как он обладал, по предположению Эрика Айвеза, «пугающим стремлением к цели, которое было основной движущей силой в характере короля», цель могла меняться в зависимости от королевского настроения. Его слава великого короля представляется основанной на серии исторических случайностей, а не на цепи настоящих достижений.

Весьма вероятно, что «Большой Гарри» был жертвой серьёзного психического расстройства, которому обстоятельства его жизни и правления дали возможность полностью проявиться. Существует поразительная нравственная пропасть между его заявлениями и его действиями. Если он не обманывал сам себя, что очень возможно, веря тому, что говорил, когда факты показывали обратное, тогда он был величайшим из лицемеров. Характерно для Генриха, что на смертном одре он попросил в своём завещании, чтобы рядом с его гробницей в Виндзоре воздвигли алтарь «для служения ежедневной мессы, пока существует мир», таким образом обеспечив себе тысячи месс, тогда как по закону о вкладах, оставленных на заупокойные службы, он отказал в них своим подданным. Он отдал свою душу в распоряжение «святых небесных сил», вспоминая свои «собственные добрые дела и милосердные поступки», которые он совершил «во славу и на радость нашему Создателю». Это потрясающий комментарий к его расстроенной личности. Постоянные бурные перемены его настроения, его явная подозрительность, его своевольные суждения — всё это коренилось в его грандиозном эгоцентризме, ещё более усугубляемом приступами тяжёлых болезней. «Ибо, — как заметил сэр Томас Мор, — и душа, и тело так переплетены и связаны одно с другим, что между собой они образуют одну персону, и неумеренность того и другого делится пополам». Многие обречённые на смерть и заключение по распоряжению Генриха наверняка были гораздо менее жертвами рациональной политики, нежели расстроенной психики короля.

VIII. Шведская сага

Хотя безумие Хуаны Кастильской и Дона Карлоса могло бы составить угрозу стабильности государства, ни одна, ни другой не обладали прямой и эффективной властью над своими народами. На самом деле было всего лишь двое среди так называемых ненормальных средневековых монархов, которые действительно возглавляли управление в своих странах и оказали значительное влияние на их историю: Карл VI во Франции и Генрих VI в Англии. Хотя припадки безумия у Карла, как мы видели, случались только периодически, они повторялись на протяжении многих лет, дестабилизируя управление и способствуя бедственному и хаотическому положению народа, воевавшего с англичанами. Припадки безумия у Генриха VI были сравнительно краткими, но так как они случались во время острых политических кризисов, они имели решающее значение по своим губительным последствиям. То же можно сказать о безумии шведского короля Эрика XIV. Его правление продолжалось всего восемь лет и закончилось низложением в 1568 г., но последствия, к которым привело шведскую монархию и народ нарушение его психического здоровья, очевидно шизофрения — он заболел ею к концу своего царствования, — были катастрофичны и долговременны.