"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26

— Скоро ли?

— Скоро, — ответил Ярунин, глядя в пёстрое от весёлых рябинок и жёлтых веснушек лицо Ко­нохов а, правильно поняв его вопрос, — скоро по­гоним их из Ржева.

На Конохове — командирская гимнастёрка, маленький пистолет на ремне, на плечи накинута телогрейка. Он был одним из секретарей гор­кома. В партизанских боях Конохова тяжело ра­нило, его вывезли на самолёте, и теперь после госпиталя он временно возглавлял горком.

— У меня к тебе дело, — начал подполков­ник,— в Ржеве в лагере заключённых действует подпольная группа.

Конохов заинтересованно поднял лицо.

— Замечательно, замечательно,— сказал он.

Подполковник поделился с Коноховым своими соображениями. Немцы, очевидно, будут дер­жать лагерь в Ржеве до последнего дня, потому что им нужны рабочие руки, а перед отступле­нием они постараются угнать или уничтожить заключённых.

— Хотел с тобой посоветоваться, — говорил подполковник, — мне кажется, партизаны могут помочь им.

Конохов кивнул одобрительно головой.

— Наши все там,— сказал он задумчиво, мах­нув рукой в направлении города.— Здесь собра­лись только покалеченные, те, кто вышел из строя, — сказал он спокойно, без всякой го­речи.— Трудно там сейчас работать. Ты ведь сам знаешь. Каратели, гестапо шарят повсюду. Фашисты бросили отборные дивизии против пар­тизан. Значит, говоришь, и в лагере заключён­ных действуют подпольщики. Это хорошо.

Они присели на остатки завалившейся изгоро­ди возле сгоревшего дома, закурили.

— Им нужно помочь, — сказал подполков­ник. — Давай, подумаем, как связать подполь­ную группу лагеря с партизанами, чтобы они могли совместно оказать сопротивление врагу.

Это одно. А затем вот что: мы получили сооб­щение от разведчика «Брата» — ему удалось проникнуть на работу в городскую управу. Те­перь он будет располагать сведениями, полез­ными для партизан. До сих пор он действовал изолированно, а сейчас оп свяжется с группой районного агронома. Вот я и думаю о том, что через него «Брат» мог бы доставлять партиза­нам информацию.

Конохов с интересом слушал его.

— Это очень важно для партизан. Мы при­мем меры, чтобы связать их, — сказал он.

Они задумались, глядя вдаль. Там за пересе­чённой балками равниной угадывался невидимый отсюда Ржев. Город в руках врага. Дальний подступ к Москве. Рубеж, на котором в решаю­щей схватке столкнутся две силы.

* * *

Давно облетели последние листья, на деревьях чернеют опустевшие грачиные гнезда; льёт дождь, — бесприютно вокруг, уныло и сумрачно. Снова стонут машины на военном бездорожье, расходуется неприкосновенный запас продоволь­ствия.

Потом землю насухо высушил ноябрьский хо­лод. Армия всё еще стояла в обороне.

Легче бойцу броситься на врага, на смерть, чем томиться в окопе, мокнуть и замерзать, ждать сводок из Сталинграда и бездействовать. Но Ржев — это звено в едином большом плане.

Уже выпал снег, а до армии еще не дошёл че­рёд наступать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗА РЖЕВ!

Жёсткий, крупичатый снег валит с неба; на узкой тёмной уличке ветер закручивает снег в во­ронки, швыряет большими горстями в окна. Че­ловек поднял меховой воротник пальто, поглубже засунул руки в карманы и пошёл дальше, дер­жась возле домов.

За восточной окраиной города, где земля из­рыта траншеями, глубокими ходами сообщений, защитным валом — всей сложной обороной гит­леровцев, — взметаются вверх ракеты. Эго враг освещается. Багровый свет ракет распахивает мрачные проемы пустых окон. Безлюдно в го­роде...

И вдруг лающий окрик повис над улицей: фа­шисты гонят группу лагерников. Выбиваясь из сил, торопливо бредут люди. Два верховых под­гоняют их, лошади врезаются в колонну, наез­жают на людей.

Человек останавливается, пропускает мимо эту горестную толпу. Люди бредут безмолвно, лишь изредка раздаётся слабый женский вскрик...

На месте прежнего стадиона — лагерь заклю­чённых. Снесена деревянная резная изгородь, гу­стыми рядами тянется колючая проволока, через каждые десять шагов часовой с автоматом.

Колонна проходит за проволоку; а за прово­локой люди под открытым зимним небом сби­лись на ночь в длинную цепь, прижались, при­тёрлись друг к другу, защищаясь от ветра. Мало тепла от ослабевшего тела соседа, но неоткуда больше взять тепла. Свет вражеских ракет осве­щает косые струи снега; снег падает на раскачи­вающихся в цепи людей — ещё одна длинная страшная ночь предстоит им. Здесь гражданские перемешались с военнопленными, мужчины с женщинами, старики с детьми, здесь истязают людей холодом, муками голода, насилием, рас­стрелами. Фашисты бросают за проволоку тех, кто подозрителен им, а подозрителен им каждый русский, у которого есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, руки, чтобы бросить в вра­га гранату.

Стиснув кулаки, человек проходит мимо, уско­рив шаг. Гитлеровцы на передовой жгут и жгут ракеты, освещаются в страхе, чтобы русские под прикрытием ночи незаметно не пошли в атаку, чтобы не подползла бесшумно русская войсковая разведка, чтобы русские сапёры не перерезали проволочное заграждение на передовой, чтобы разведчик не проник, не прополз за линию фронта в русский город Ржев.

Освещайся, враг, стреляй вверх ракетами и трусливо озирайся кругом, вертись вокруг сво­его хвоста — страшись чужого воющего ветра, чужой снежной дали, шороха чужих заснежен­ных сосен.

А человек идёт по Ржеву. Гремит зенитная ар­тиллерия, где-то высоко над городом урчит со­ветский самолёт. Снег перестал падать, большая луна выползла над крышами; истекает время для передвижения, но человек идёт путаным длинным путём, заметая следы, обогнул дом и прижался к стене на минуту, озираясь испытанным глазом, не крадётся ли кто по его следу. Тихо вокруг... Смолкла артиллерия, и издалека отчётливо до­носится сухой треск одиночных выстрелов.

Человек скрылся в проходной двор, изменив направление, перелез через забор и вышел на пустырь, путь ему загородила большая свалка. Какие-то тёмные фигуры притаились на снегу, заметив его. Отступать было некуда, и он шёл прямо на них, замедляя шаг, споткнулся, чтобы выиграть время.

— Свой! — громко оповестил мальчишеский голос, и притаившиеся ребята заспешили своей дорогой, не обращая на него внимания.

Человек шёл дальше по родной израненной земле. Он вышел на западную окраину города, здесь дома шли реже, а дальше начинались де­ревни. Цель была близка.

— Стой! Эй, стой!

Прямо на него идут два фашиста. Поздно пря­таться. Фашист дёргает его за рукав, морозным паром клубится у него изо рта винный перегар. Человек отвечает по-русски, невпопад, машет ру­кой вдоль улицы — вон сюда, мол, иду. Гитле­ровцы не понимают его, он делает вид, что их не понимает. Другой гитлеровец сбоку тычет ему чем-то в плечо. Он оборачивается, и в грудь ему упирается дуло автомата. Гитлеровец пока­зывает рукой на ноги русского: «Снимай, — при казывает он. — Снимай!»

Русский притворяется, что не понял, пытается рукой отворотить дуло автомата, но гитлеровец толкает его в грудь ду­лом. Он пятится на сугроб. «Снимай!» — кричит второй фашист. Сильный толчок, и русский са­дится на сугроб. Злобной ненавистью рвануло грудь ему. Гитлеровец спускает курок, и звук выстрела оглушает на мгновение. Автоматная очередь стелется вдоль улицы. Это так, предва­рительно, для устрашения, но фашисту ничего не стоит всадить пулю в человека, сидящего перед ним на снегу, и снять с него бурки. И русский сдирает бурки, далеко швыряет их. Фашисты бе­гут за бурками. Русский поднимается: снег об­жигает ступни ног, шаг, ещё шаг, он сгибается, заматывает крепче намокшие в снегу портянки, снова шаг, превозмогая боль, принимается бе­жать. Скоро на всю долгую ночь наступит за­претный час передвижения.