"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26

Боль утихает, а ноги отяжелели, он с трудом передвигает ими, кажется, вот-вот они отнимутся. Он приостанавливается возле ближайшего дома и опять бежит дальше. Бежит вытоптанной в снегу дорогой, останавливается на секунду в не­решительности и скрывается во двор. Вот он уже у крыльца, припал к двери, слушает и прини­мается дёргать дверную ручку. Сейчас каждая минута промедления мучительна. Человек, прова­ливаясь в снежный сугроб, подбирается к окну, стучит занемевшими пальцами. Чуть дребезжит стекло, никто не отзывается. Он снова у двери, дёргает сильнее и опять припадает ухом, слу­шает.

Дверь приоткрылась неожиданно, словно за ней давно притаились. Женский голос негромко спросил: «Кто?» Вцепившись в дверную ручку, человек приглушённо ответил вопросом на во­прос: «Фашисты есть?» «Нету», —женщина робко выглянула на крыльцо, чтобы разглядеть его при лунном свете, ахнула, приняв за кого-то другого, отпустила дверь. Он шагнул через по­рог, обессиленно прислонился к стене.

Женщина взяла поставленную на притолоку коптилку и, поняв, что ошиблась, принялась рас­сматривать его, глянула на ноги, ахнула снова, на этот раз в голос, и, поддерживая его под ло­коть, повела на кухню, усадила у печи. Подхва­тив таз, она выбежала на улицу, как была — в ситцевом платье, в войлочных туфлях. Быстро вернулась со снегом. Стоя на коленях на полу, она разрезала ножом одеревяневшие портянки и растирала ему снегом ноги. Когда руки её не­стерпимо заныли от снега, она сказала ему: «Те­перь попробуй». Он встал, шагнул, пошатнулся, шагнул ещё. «Чуешь?» — спросила о ногах жен­щина. — «Немного». Она радостно захлопотала вокруг него, снова принялась растирать ноги снегом. С интересом разглядывала его: немецкие на нём брюки, чёрное зимнее пальто.

Откуда-то из полумрака кухни незаметно при­близился парнишка, кутаясь в большую овчин­ную шубу, он сел на пол туг же около таза со снегом. Мать спрашивала незнакомого: «Парти­зан? От немца убёг!» — а паренёк испуганно и зачарованно заглядывал ему в лицо.

Он не отвечал ни нет, ни да, а про себя поду­мал, что теперь придётся отращивать бороду, как у Петра Семёновича, чтобы люди не узнавали его.

Мать распорядилась, и мальчишка полез на печку, сбросил оттуда старые валенки. Пока че­ловек обувался, из печи вынули суп, чтобы на­кормить незнакомого.

Женщина проводила его до двери, напомнила, не забыл ли он, что теперь уже до утра нельзя выходить на улицу. Он ничего не ответил ей на это и приоткрыл дверь: «Запомни: ни кого у тебя не было. И парнишке скажи: ни слова».

Она вышла за ним на крыльцо.

— За другого приняла, — сказал он, улыбнув­шись. — Ну, прощай, спасибо за всё.

Запретный час...

А человеку надо притти на квартиру, где ждут его, и он идёт дальше, хотя ярко светит луна, скрипит снег под ногами, и темнеющий невдалеке сугроб может обернуться врагом.

Старуха Никитична давно уже ждёт его, У хо­зяйки квартиры нежданный гость — племянница из деревни, притащилась с мешком картошки; хочет дождаться, когда соберётся базар здесь, на краю города, чтобы выменять картошку на оде­жду. Ох, девка, девка, люди умирают с голоду, а ты вон чего. Хозяйка нервничает — чужой че­ловек в доме.

А Никитична уже раскладывает карты по столу, — пригодилась на старости лет забава её молодости.

— Вот гляди сюда, — говорит она хозяйкиной племяннице, — дорога тебе дальняя легла.

— Ай, Никитишна, дорога? Ну? Верно ж это, — племянница шмыгает носом, взбирается коленками на табурет, держит над столом в под­нятой руке коптилку. — Уходить я решилась, на юг, подальше от фронта. И ты б, Никитишна, уходила, там легче прокормишься, а земля всюду одна, что там, что здесь жить...

— Одна-то, да не одна. Эта слёзы льёт, а больного дитя мать больше жалеет... Вот хло­поты в казённом доме через хрестовый интерес...

Стук в дверь, потом подряд: стук, стук, и опять чуть спустя: стук...

Никитична объясняет громче:

— На пороге у тебя король хрестей с интере­сом к твоему дому. Ты-то у нас, какая дама?

Племянница вздрогнула. «Кто это там сту­чится? В такой час?»

— Никого нет, — отзывается хозяйка, — ветер раскачивает ставень, забыла закрепить.

— Хрестей, хрестей, миленькая, — снова вся уходит в гадание племянница. — Ну, Никитишна, с интересом значит к моему дому?

— Да не прыгай ты, — одёрнула старуха пе­реступавшую в волнении с колена на колено пле­мянницу, — огонь дрожит. Поглядим-ка, что на душе хоронишь. У-у, на душе-то у тебя скука, скука чёркая лежит.

— Скушно, скушно, Никитишна, миленькая, чего ждать-то? Может, карты скажут...

Никитична закашлялась и смешала карты.

— Ай, Никитишна, что же ты делаешь!

— Заврались совсем у меня карты, помногу гадаю. Отдохнуть им надо.— Никитична уп­рямо сунула карты в обвисший чулок.

— Ох, Никитишна, — огорчённо вздохнула племянница. Она принялась развязывать мешок, отсчитала несколько картошек — плата за гада­ние.

А Никитична вышла на кухню напиться. Хо­зяйка мигнула ей, указала рукой, Никитична обогнула печь,

— Здравствуй, «Брат».

Он берёт в свою руку её жесткую маленькую ладонь, усаживает Никитичну рядом.

— Запоминай, — отчётливым шопотом говорит он. — Сегодня же передать в партизанский от­ряд. Гитлеровцы силою до трёх батальонов с двумя танками готовят наступление на Оленинский партизанский отряд. Выступят в бли­жайший день...

Старуха нагибается над ведром с водой, гре­мит кружкой о ведро,— и повторив, возвращает­ся в комнату.

Хозяйка, погасив свет, садится к окну; отдёр­нув занавеску, она смотрит на освещенную лу­ной улицу, следит, не идёт ли кто, не грозит ли опасность «Брату».

«Брат» прислонился спиной к тёплой печке. Ноет под ключицей зажившая недавно рана, кло­нит в сон. Ему виден освещённый лунным светом профиль пожилой женщины у окна, — до утра просидит она здесь на своём посту. Он думает о том, что он, разведчик, посланный за линию фронта, не одинок на земле, оккупированной вра­гом. Незнакомая женщина, оттеревшая ему се­годня обмороженные ноги, и семья старого железнодорожника, где его спрятали и выходили, когда он был ранен в ночной перестрелке с пат­рулем, и хозяйка этого дома — все эти люди, ри­скуя жизнью, помогают ему. Одно чувство дви­жет им и этими людьми — чувство любви к род­ной земле.

Ранним утром затемно он уйдёт отсюда, и сно­ва поведёт свою сложную жизнь в облике заме­стителя заведующего торговым отделом город­ской управы. В связи с взрывами в немецких учреждениях фашисты в панике переарестовали прежний состав городской управы, заподозрили в измене. Ему удалось воспользоваться «смутой»: он проник на работу в городскую управу. Слож­ные, рискованные действия предшествовали этому.

Тепло от печки приятно согрело спину. Сквозь одолевавшую дремоту «Брату» привидилось... Зимний день первого года войны... Метель оку­тывает снегом темнеющий вдалеке разрушенный сарай, подкошенную снарядом ель — исчезают ориентиры. Он, офицер разведки, поведёт сей­час на задание небольшой отряд. Словно чуя, гитлеровцы наугад густо обстреливают передо­вую. За спиной люди ждут сигнала, чтобы вы­ступить, поползти, а он на секунду замешкался, пережидая, не стихнет ли обстрел. Вдруг, проры­ваясь сквозь вой метели, сквозь свист снарядов, донёсся громкий женский голос, он обращался к немецким солдатам, предупреждал их о траги­ческом для них исходе затеянной фашистами войны. В ответ лишь чаще полетели сюда враже­ские снаряды.