Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

А Лаврентий Павлович и стройный молодой полковник Саркисов пришли на завод. Измученная бессонными ночами администрация во главе с высоким пожилым директором заранее трепетала. Парторг ЦК нервно морщился, у него отнялась рука, но в такой момент болеть никто не имел права.

— Диверсантов либо найдут, либо нет, но пострадавших будет достаточно, — сказал он.

Каждый переживал ситуацию по-своему. Начальник танкового цеха сорвал с себя галстук.

— Господи, душно-то как…

Главный энергетик растерянно повторял:

— Почему загорелась проводка? Ведь новая линия!..

Главбух завода, толстый армянин с редкой фамилией Папасян, молча пил валерьянку.

— Катя, — попросил меня один из начальников вспомогательных цехов. — Принеси и мне что-нибудь успокоительное.

Нарком, не отогревшись с мороза и не посетив обгоревший цех, приказал всему руководству завода, включая парторга ЦК, сменных мастеров и даже бригадиров погоревшего цеха, выстроиться в коридоре в одну шеренгу. По ее краям встала охрана — рослые сержанты с алыми петлицами и нашивками на рукавах. А маленький, но очень важный Лаврентий Павлович в небрежно распахнутой утепленной шинели заложил руки за спину и, держа в них черные кожаные перчатки, ходил вдоль строя и немигающими глазами заглядывал каждому в лицо. Ничего не говорил. Лишь старался будто бы пронзить взглядом насквозь. За ним, как тень, неслышными шагами следовал полковник Саркисов. Под их взглядами люди неестественно напрягались, бледнели. Главбуха Папасяна резко качнуло, и он чуть не упал. На него первого и показал пальцем Берия.

— Взять!

— Вы арестованы! — повторил полковник Саркисов. И рослые военные тут же набросились на Папасяна, до хруста заломив ему руки за спину. В шеренге кто-то тяжело вздохнул, кто-то закашлялся.

Нарком подошел к директору:

— Стоит, понимаешь, как христосик!

— Вы арестованы! — повторил полковник Саркисов привычную фразу.

В первый день арестовали тринадцать человек. В число виновных попали не только управленцы, но и начальники цехов, даже те, кто не имел никакого отношения к аварии. Угодили под арест и сменные мастера, и бригадиры. Нарком не спрашивал, что это за люди и какую должность они занимают. Видимо, интуитивно решив, что они преступники, переубедить себя даже не пытался. Зачем? На второй день увезли еще восемь человек. Очевидцы из близлежащих к железной дороге поселков принесли на завод страшные вести. Из вагонов наркома НКВД слышались душераздирающие крики и матерная ругань. В заснеженной Холодной Балке раздавались выстрелы. Кто-то видел, что трупы даже не хоронили, а забрасывали снегом. Но, со слов самих работников НКВД, стало известно, что для директора и главбуха муки еще не кончились: их повезут в Москву для особого расследования.

Завод жил в жуткой тревоге, в ожидании новых карательных акций. Рабочих мучили сомнения: виновно ли арестованное начальство? Об этом ходили тайные разговоры. Из тех, кого ставили в шеренгу, к концу недели осталось трое: главный инженер Тарасов, невысокого роста с лысинкой, невозмутимый человек — он смело и даже насмешливо смотрел наркому в глаза и этим, наверное, понравился Лаврентию Павловичу. Рядом с главным инженером неизменно находился парторг ЦК Гирин. Выражение его лица было откровенно злым, парализованная рука висела, как плеть. Берия понимал, что в таком положении Гирин — не работник, но парторгов ЦК без санкции товарища Сталина не очень-то арестуешь. Третьим счастливчиком оказался молодой однорукий начальник термоцеха Георгий Ломако, успевший получить ранение на фронте. На груди его блестела звездочка Героя Советского Союза. Лаврентий Павлович долго смотрел на эту звездочку и затем, сделав два шага, остановился напротив Тарасова. Не мигая, как удав, с минуту изучал главного инженера.

— Теперь вы — директор.

— Спасибо за доверие!..

— Теперь можешь работать!

— Но с кем, товарищ нарком? — Тарасов, что называется, «держал марку».

— Тебе не кажется, что ты много говоришь?!

Лаврентий Павлович надел на маленькие холеные руки перчатки и быстро зашагал к выходу.

В тот же день нарком НКВД посетил заключенных, работавших на заводе. Среди них было много «политических», и они постоянно писали заявления с просьбой послать их на фронт — эту писанину необходимо было пресечь. Сталин по этому поводу как-то сказал: «Нам нужны танки, а не письма!» Наркому установка была ясна.

У заграждений комендатуры Лаврентий Павлович поранил палец о колючую проволоку. По этой причине привезли его в медпункт, где я осторожно достала обломок проволоки из пальца и, смазав ранку йодом, аккуратно наложила бинт. Сидя на табуретке, нарком внимательно смотрел на меня. Позади неслышно стояли полковник Саркисов и красноармейцы охраны.

— Где-то я видел тебя? — спросил Лаврентий Павлович. Улыбнувшись, я напомнила ему наш пионерский лагерь на Яузе, лесную охоту и товарища Ермакова.

— Ах да, было-было! — согласно закивал он. Память ему, вероятно, не отказала, и желтоватое лицо повеселело: — Как скачет время!..

…Час спустя меня арестовали. За мной приехал полковник Саркисов и приказал одеваться.

Четвертое измерение

…И вот я сижу в двухместном спецкупе наркомовского вагона на краешке застеленной полки. В, купе жарко, но я в плюшевой маминой жакетке и валенках. С головы съехал козий полушалок. Пот капает с лица, но я словно его не чувствую. Состояние какое-то «подвешенное», в душе холодный страх. За что меня взяли?.. Поезд катит куда-то на запад, к Волге. Это я поняла по разговору за стенкой купе. Там находились Лаврентий Павлович и военные чины из команды НКВД. Кто-то громко смеялся, звенели стаканы, а я все слышу.

— Папасян на всех доносы написал. Я ему — «жить хочешь?» Он за чернила, — хвастался кто-то незнакомый. — А директор ни в чем не сознался, ничего не подписал. Дурак! Не курит, не пьет.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! — это голос полковника Саркисова.

— Так и поставили их всех рядышком в Холодной Балке вместе с Папасяном, — сообщил тот же незнакомый голос.

— Предварительно раздели? — справился нарком.

— Как приказано. Без штанов.

Лаврентий Павлович скупо засмеялся. Голос добавил:

— Этот Папасян все ползал на коленках и кричал: «Вы меня обманули. На Кавказе вас проклянут!»

— Да, Папасян — это не Баграмян! — с деланным сожалением произнес полковник Саркисов.

Лаврентий Павлович вдруг забеспокоился:

— Бумаги должны быть в порядке. «Сам» может их спросить.

— Понятно, товарищ нарком.

— Пора нам идти, — засуетился Саркисов.

— Да, товарищу наркому надо отдохнуть.

Слышно было, как военные поднялись, зашаркали сапогами.

— Спокойной ночи, Лаврентий Павлович.

Хлопнула дверь. За окном купе черная, как деготь, темень. Мне стало жутко. «За что арестовали?» Вопрос не давал покоя. «Кто я теперь? Куда везут?»

Лаврентий Павлович по-хозяйски вошел в купе, расстегнул китель и сердито посмотрел на меня.

— Раздевайся!

Я сделала вид, что не расслышала.

— Раздевайся, здесь топят, — повторил он.

Я послушалась.

— Есть хочешь?

— Воды бы…

В горле у меня пересохло. Волосы на висках — хоть выжимай. Он подал стакан холодной воды:

— На! Охладись!

Вагонные колеса глухо стучали, пол под ногами покачивался. Я страшно волновалась и никак не могла взять себя в руки. Зачем я ему? Что он задумал?

Лаврентий Павлович вновь посмотрел на меня темными с поволокой глазами. Он был заметно пьян.

— Ты умница?..

— Не знаю.

— Почему?

— Как его измеришь, ум…

— Раздевайся! — повторил он. — Будем мерить.

— Так я же раздетая.

— Раздевайся совсем.

— Зачем?

— Значит, ты дура?