Библиотека Дон Кихота

Вот они, нормальные люди, как спокойно и беззаботно они ведут себя в этот погожий февральский денек на берегу Средиземного моря! Смотреть на них — одна радость. Их не мучают никакие химеры, сон их ровный и безмятежный. У них одна забота: как бы подольше продлить свое земное существование и получить от этой жизни как можно больше плотских радостей. Чем не счастье! Чем не наглядное утверждение права Её Величества Нормы. В этом мире стабильности если и случаются обмороки, то только от здоровья.

И с этим настроением профессор принялся рассматривать окружающих, для которых просто не существовало никакой Книги. Нет, у каждого в руках, кто пришел погреться на солнышке рядом с бассейном, какая-то книжка все-таки имелась. Эти книжки раскрывали, клали прямо на лицо, чтобы защититься от солнца, под голову вместо подушки, в обшем, обращались с ними, как приматы с неизвестным и непонятным артефактом. Иногда делали вид, что читали, то есть совершали в уме какие-то операции по установлению связей между словами и предложениями, но до смысла дело так и не доходило, потому что то, что обычно оказывалось в руках у этих приматов под видом Книги книгой как таковой и не являлось. Неожиданно внимание Воронова привлекла одна семейка из России. Толстые, скорее даже жирные, счастливцы, обладающие от природы целостным, как кусок гранита, сознанием, люди медленно вышли к бассейну на солнце. Таким глыбам, таким, как сказал бы классик, «матерым человечищам» можно было только позавидовать и позавидовать, что называется, от всей души. Если они чем когда и мучились, то только желудочными коликами, а другие угрызения совести счастливо обходили их стороной. Мать, отец и две дочурки-перекормыша тащили за собой по кафельным плитам белые пластмассовые лежаки с характерным противным звуком. Так под невообразимый скрип твердой пластмассы о кафель они утверждали свое победоносное величие Нормы: трепещи хлюпик, трепещи интеллигентишка, трепещи писатель, ёк макарёк! И у каждого из них в короткой лапке с пухлыми пальцами было зажато по книжке. И книжки эти напоминали скорее котят, чем печатную продукцию, которых тащили к пруду, чтобы тут же и утопить за ненадобностью: в доме и без них живности навалом.

Эта группка разместила свои лежаки рядом со столиком Воронова и разложила на них свои студенистые телеса. Профессор почувствовал легкий приступ тошноты. От Нормы явно воняло и воняло тлением, смертью. У самых профессорских ног спокойно, деловито разлеглись живые трупаки, которым просто позабыли сообщить о том, что они давно мертвы.

Семейка, как по команде, вскинула свои мертвые книжки к лицу и тупо уставилась в печатные странички, словно в прицел. Так почетный караул на похоронах вскидывает приклад карабина к плечу, чтобы дать прощальный залп в честь усопшего.

Проклятое воображение: нет от него покоя! Пришли люди, легли, решили немножко почитать на солнышке, как говорят, для общего развития, а ты — приматы, трупы, котята. Опять за старое. Ну, чего тебе не хватает? Вздохни поглубже и будь как все. Возьми лежачок, поставь рядом, приляг на него и постарайся заглянуть в книжку соседа, папаши семейства. Если не вытошнит, то ты вполне нормальный, ты как все и, значит, выздоровел. Но Воронов заранее знал, что вытошнит, что простые книжки-обложки, обычно начинающиеся со слов: «шли годы, смеркалось», он на дух не переваривал.

Однако, немного поколебавшись, решил попробовать, решил окунуться в это кабанье болотце. Встал из-за стола, взял такой же лежак, спросил:

— Можно?

В ответ лишь кивнули. Поставил рядом, лег и через какое-то время начал косить глазом в сторону соседа, точнее, в сторону печатных страниц, которые зависли перед самым носом толстого книгочея.

Прочел. Книга сразу начиналась с диалога, но диалога абсолютно ненормального:

«— Прощай, Топилицын, — кто-то, неизвестно кто, запросто обращался к своему приятелю с первых же строк романа.

— Прощай, Вицлипуцли, — вполне серьезно отвечали ему».

И всё! Это как в больнице имени Кащенко после утренних процедур в длинном коридоре с обшарпанными стенами, когда одного пациента вели на эти самые процедуры, а другого уже возвращали в палату. Встретились две затерявшиеся в собственных мирах души и поприветствовали друг друга. Поприветствовали как могли. Вицлипуцли, так Вицлипуцли, мог быть и Фейхоа — какая разница. Причем здесь бог древних ацтеков? Воронов испытал явное недоумение, но взглянув на жирного соседа, понял, что тот воспринимает все в порядке вещей. Приехали. Вот тебе и хваленая норма: человек на первой же странице без всяких там объяснений с Вицлипуцли прощается, как с соседом Ваней после бурной попойки — и ничего. А норма-то, оказывается того — подкачала. И Воронов от этой мысли даже развеселился: сумасшедший не только он один. Книга дурачит этих придурков точно так же, как и его самого, только делает это грубее что ли, не стесняясь явной пошлятины, а что: пипл все хавает. Сосед, между тем, продолжал внимательно вчитываться в весь этот начинающий разворачиваться перед ним бред. И Воронов с какой-то другой страницы успел прочесть:

«Стук в дверь заставляет вздрогнуть.

Как не вздрогнуть… Думает о Тени, и в это время стучат… Он уже знает, что Тень способна издавать звуки. Наверное, это очень сильная Тень и потому на такое способна. Если издает звуки, она может и в дверь постучать. Она даже по телефону как-то звонила. После того, как гуляла по воздуху перед окном гостиницы…

— Кто там? — спрашивает Термидор нарочито сонным голосом.

— Командира… — это китаец Пын. — Моя спать негде…

Термидор поворачивает ключ и распахивает дверь.

— Как так?

— Матраса мокрый… Кто-то спала, лужу под себя делала… Воняет…

— Это точно, — решил про себя Воронов, — воняет да еще как».

Он встал с лежака и решил посмотреть хотя бы на обложки того, что держали в своих руках любители солнечных ванн. Читать анонсы оказалось еще интереснее, чем бессвязные отрывки. Здесь безумие, казалось, проявило себя с еще большей силой. «Мир прогнил! — истошно кричала какая-то из пестрых обложек, — но когда бандиты стреляют друг в друга, разумной реакцией должны быть аплодисменты!»

— Во как! — не выдержал профессор, и дама, которая сжимала эту книжку в руках, настороженно окинула взором циничного интеллигента.

— Психи! — решил для себя Воронов. — Такие же психи, как и я, только диагноз другой. Они бредят чужим бредом, а я своим — вот и все. Прощай, Топилицын. Прощай, Вицлипуцли.

А Оксана, как назло, все не возвращалась и не возвращалась.

Официанты, между тем, начали заметно суетиться. Время завтрака приближалось к концу.

— Интересно, — подумал Воронов, — сколько грязных стаканов может поместиться на подносе? Виртуоз, ей-богу, виртуоз! Несет этакую махину, и ни один стакан не упадет, не разобьется: хрупкое стекло только мерно позвякивает в такт его шагов.

По-настоящему волноваться он начал только через час. Оксана так и не появилась. Со столов уже все убрали и теперь в ресторане протирали пол и начинали готовиться к обеду. Эта череда смен кувертов, напитков и блюд была еще одним воплощением жизненного ритма.

В холле отеля Воронов давно уже заприметил несколько пожилых немцев. Их было четверо: двое мужчин и столько же женщин. Это были типичные западные пенсионеры, которые решили погреться на солнышке в феврале. Казалось, они весь свой отдых только и делали, что пересаживались из ресторана в холл. Все напитки были включены в стоимость проживания в пятизвездочном отеле, поэтому немцы бузырились дешевым турецким пивом от души. Целые дни они проводили перед кружкой, сохраняя необычайно сосредоточенный, даже серьезный вид. Эти немцы напоминали Воронову космонавтов на старте. Почему вдруг возникло такое странное сравнение? Наверное потому, что нибелунги эти любили занять столик неподалеку от стеклянной шахты скоростного лифта, чья капсула-кабина ритмично, как клапан в аппарате искусственного дыхания, то мягко взмывала вверх, то столь же мягко опускалась вниз прямо к столику, за которым и сидели четыре молчаливых фигуры, словно высеченные из гранита, этакое воплощение самой Нормы и здравомыслия с неизменной кружкой пива в руках. Характер нордический, выдержанный, что называется.

Но если раньше это зрелище пивных немецких космонавтов на старте лишь забавляло Воронова, то сейчас общий вид неподвижных фигур показался ему даже зловещим. Эти краснорожие мясистые сфинксы словно были посвящены в некую тайну, которой они не собирались ни с кем делиться.

— Пропала жена? А ты как думал? В этом отеле всегда что-нибудь да происходит. Не случайно его назвали «Тангейзер» и выстроили рядом с Волшебной Горой, приятель, — казалось так и хотели ему сказать немцы. — Надо было заранее приготовиться ко всякого рода неожиданностям. Пропала жена? Хорошо, иди в полицию. И там, смешной ты человек, обязательно начнут ее искать. Обязательно! Кстати, а где здесь полицейский участок? Мы, немцы, этого знать не знаем. Мы люди добропорядочные и законопослушные и нам никакого дела нет до турецкой полиции — вот так! К тому же — это всего лишь поселок, обычный поселок у моря. Здесь все тихо и спокойно. Ближайшая полиция в Анталии. Пропала жена? А, может, это вы ее, мил человек, и утопили? Скажем, где-нибудь в море. Нормальные-то люди в феврале не купаются. Нормальные люди в холле сидят и пиво пьют — вот так! А вы со своей супругой купались. Все видели. Вот и докупались. Взяли да и утопили бедную женщину. Труп на берег вытащили, камнями забросали, а теперь для отвода глаз в полицию обратиться хотите. Мотивы? А мотивы могут быть самыми разными. Сознание убийцы — потемки. Где жена-то работает? В «ЛУКОЙЛ» говорите? Вот вам и мотив. Акции там и все подобное. Ищите! Чем мы вам помочь-то можем? Разве лишь советом ни в какую турецкую полицию не соваться. Турки, они, сами знаете, не совсем европейцы. С ними хлопот не оберешься.