Библиотека Дон Кихота
Шрифт:
— Господин Воронов! Господин Воронов! — вдруг окликнул его кто-то со спины.
— Постойте! Не бегите так быстро. Я с вами.
— Что? Что вам надо? Откуда вы меня знаете? Постойте, мне ваше лицо кажется знакомым.
Оксана как плавала, в купальнике с маской и трубкой в зубах, так и оказалась в кромешной тьме на какой-то безвидной суше. Ей сразу стало очень холодно и по телу побежали мурашки. Оксана сразу поняла, что это кошмар, который почему-то явился на смену райскому блаженству и рыбкам.
Книга, с которой столкнулся Алонсо Кихано Добрый, а затем и сам Сервантес, настолько всеохватна, всеобъемлющая,
Книга как воплощение творения противопоставлена этой «безвидной земле». Более того, Книга находится в непрерывном процессе становления.
Пустота же, граница Книги, — это Стабильность, это отсутствие каких бы то ни было изменений. Поэтому Пустота враждебна Книге. Этот конфликт относится к разряду неразрешимых: два столь противоположных начала стремятся к уничтожению друг друга. Книга хочет все больше и больше заполнить собой Пустоту, а последняя сопротивляется и, наоборот, стремится к тому, чтобы свернуть Книгу, как сворачивают прочитанный свиток. Одним словом, Пустота во что бы то ни стало желает остановить творческую экспансию Книги.
И упаси Бог, если кто-то окажется там, где проходит фронт этой борьбы. Всем хорошо известно, чем грозит смещение мощных тектонических земных пород. Землетрясение, эта необузданная стихия, в один миг готово уничтожить целые города.
Интуиция подсказывала, что с минуты на минуту грянет нечто такое, с чем еще не приходилось сталкиваться. Такого страха Оксана еще ни разу не испытывала. Тебе хотелось бежать, а ноги словно вросли в землю и налились свинцом. Тебе хотелось кричать, а гортань пересохла. Тебе хотелось поднять руку над головой, чтобы защититься от удара, а руки не слушались. Сигнал, идущий из мозга, не доходил ни до одной из конечностей, потому что и мозг был парализован страхом.
Такой ужас достойно могли вынести лишь библейские пророки. Но пророки эти не случайно причислены к особой, исключительной породе людей. Они всю жизнь сознательно готовили себя к этой роковой встрече с Первобытным Ужасом. А тут — слабая беззащитная женщина в купальнике, с маской и трубкой, которую так безжалостно вырвали из теплого Красного моря, где она еще совсем недавно безмятежно разглядывала стайки разноцветных рыбок.
Библейский Ужас, с которым сейчас и столкнулась Оксана, был тотальным. Он способен был разрушить психику так, как атомная бомба Хиросиму, превратив мозг в пепел, в ядовитые пары, в испарения.
Жены в ресторане также не оказалось. И это обстоятельство его немного встревожило. Однако не очень. Мало ли что? Жена могла отправиться что-нибудь выяснить у администрации. Например, почему пляжные полотенца не меняют каждое утро? Или что-нибудь еще в этом роде. В несезонье обслуга работала с ленцой. Успокоенный этой догадкой, Воронов сел на террасу завтракать, с минуты на минуту ожидая появления Оксаны, которая оказалась сейчас один на один с Библейской Пустотой.
В первом томе этого пространного романа есть примечательная глава под номером XX. В ней, на наш взгляд, лучше всего передан конфликт между так называемой Книгой и надвигающейся на Неё Пустотой. В упомянутом эпизоде на землю спускается необычайно темная ночь, такая темная, что не видно даже звезд. Это летом, в Испании, где облака — крайняя редкость?!
Эта тьма вселяет в душу верного оруженосца Санчо Панса такой неподдельный ужас, что он ни на шаг не может отойти от своего господина. Боясь, что Дон Кихот бросит его, Санчо тайком стреножит Росинанта. Все попытки Дон Кихота отправиться на поиски приключений, оказываются напрасными: конь делает лишь беспомощные скачки на месте. Эта сцена вызывает вполне оправданный смех у читателей. Но если обратиться к тайной символике, то становится ясно, что конь рыцаря — символ его плотской мощи, а сам всадник олицетворяет
несгибаемый дух. Отсюда можно сделать следующий вывод: страх оказался такой силы, что он буквально парализовал боевого коня, читай тело, плоть рыцаря, хотя, чтобы не унижать достоинства своего героя, Сервантес и преподносит нам эту сцену в комическом виде, перекладывая всю ответственность на оруженосца и тем самым снимая печать позора с самого Дон Кихота: это не он испугался, это Санчо стреножил его коня.Санчо в этом смысле более откровенен, чем его господин. Он испугался настолько, что ни на шаг не может отойти от рыцаря. Между тем, от страха оруженосца начинает мучить медвежья болезнь. Вполне понятная реакция организма.
Итак, мы читаем: «Однако, столь великий страх владел его (Санчо) сердцем, что он не отважился на ноготок отойти от своего господина. А с другой стороны невозможно было и думать о том, чтобы не удовлетворить свое желание. И вот как он вышел из этого затруднения: он отнял правую руку, которой держался за заднюю луку седла, развязал ею потихоньку, без всякого шума, шнурок, на котором только и держались его штаны, после чего они сразу же упали ему на пятки и обхватили их как колодки; затем со всей возможной осторожностью поднял рубашку и выставил на воздух оба свои полушария, которые были не малого объема. Когда все это было проделано и Санчо казалось, что главная трудность им преодолена и что он уже почти выпутался из своего тяжкого и мучительного положения, явилось новое затруднение еще похуже: он стал опасаться, что ему не удастся проделать свое дело без шума и треска, и поэтому стиснул зубы, втянул голову в плечи и изо всех сил старался удержать дыхание. Но несмотря на все эти старания, ему все-таки не повезло, и под конец он издал негромкий звук, нисколько не походивший на те звуки, которые приводили его в такой ужас. Услышав его, Дон Кихот сказал:
— Что это за звук, Санчо?
— Не знаю, сеньор, — ответил тот. — Должно быть, еще что-нибудь новенькое: ведь приключения и злоключения приходят все разом.
Затем он вновь решил попытать счастье, и все обошлось так благополучно, что он без шума и новых тревог освободился наконец от тяжести, которая столь его угнетала. Но у Дон Кихота обоняние было развито не менее чем слух, а Санчо стоял совсем рядом, словно пришитый к его боку, так что испарения снизу поднимались к нашему рыцарю почти по прямой линии; поэтому не могло не случиться, что кое-что донеслось до носа Дон Кихота, который почувствовав запах, поспешил себя защитить, зажав нос пальцами, и, немного гнусавя, сказал Санчо:
— Сдается мне, Санчо, что ты сильно струсил.
— Что струсил — это верно, — ответил Санчо, — а только почему ваша милость заметила это сейчас, а не раньше?
— А потому, что никогда еще от тебя не пахло так сильно, как сейчас, и притом совсем не амброй, — ответил Дон Кихот.
— Это вполне возможно, — сказал Санчо, — только виноват в этом не я, а ваша милость: зачем вы таскаете меня в ненужное время по непроезжим дорогам?
— Отойди-ка в сторонку, дружок, шага на три или четыре, — сказал Дон Кихот, все еще продолжая зажимать нос пальцами, — и впредь не распускайся и не забывай, что ты должен относиться ко мне с уважением; я слишком свободно с тобой разговариваю, и это толкает тебя на непочтительность.
— Бьюсь об заклад, — воскликнул Санчо, — ваша милость думает, что я сделал кое-что такое, чего делать не полагается!
— Лучше не трогать того, что ты наделал, друг Санчо, — ответил Дон Кихот.»
Но страх и образ Пустоты в этой главе не является доминирующей смысловой константой. Здесь отчетливо проступает и образ той Книги, что и стала причиной всего романа и всех бесконечных злоключений Дон Кихота.
Чтобы хоть как-то преодолеть этот Первобытный библейский ужас, Санчо, перед тем, как опорожнить кишечник, начинает рассказывать Рыцарю Печального Образа довольно странную и абсолютно бессвязную историю. Приведем ее здесь целиком, потому что тайный смысл этой нелепицы, на самом деле, необычайно глубок. Итак, мы читаем во все той же загадочной XX главе первого тома: «И подойдя к своему господину, он положил одну руку на переднюю луку седла, другую на заднюю, и прижался к левому бедру Дон Кихота, боясь отдалиться от него хотя бы на один палец: так устрашили его мерные удары, беспрерывно до них доносившиеся».