Библиотека

Забежала за своими пионерскими простынями брехливая бабенка. Рот её приоткрылся было, выпалить очередную гадость. Мотя зыркнул на клиентку потемневшими глазами и слова застряли у неё в глотке. Получив свой заказ, бабёнка быстренько убралась. Напоследок, взявшись за ручку входной двери, она обернулась на Мотю. Вновь столкнувшись с ним взглядом, она вжала голову в плечи и юркнула за дверь.

Мотя костылём подровнял кучку грязного белья и засобирался домой. Хватит. Пора закрываться. Ходят тут всякие. Их много, а Мотя один. И у него могут быть свои дела. Ему ещё час до дома добираться. Это, у кого с ногами всё в порядке не задумывается о процессе ходьбы. Для них вообще всё счастье: свободно передвигаться, общаться, любить. Весь мир для них. А таким, как Мотя, остается подбирать крошки с праздничного стола чужой жизни. Даже и эти норовят отобрать. Надо же, а Мотя не запомнил того в палевой шапке. Знать, невзрачным оказался соперник. Обидно, что не запомнил. Узнать бы, где тот живёт, подстеречь в подъезде и забить костылём, как того котёнка. Всю дорогу до дома он думал об этом. Убрать соперника и дело с концом. И почему обязательно костылём? Привязался он к этому костылю. Существуют ещё кирпич, яд, и пистолет, наконец.

Весь вечер воображение рисовало всевозможные варианты расправы с конкурентом. Ложась спать сегодня на свою, серую от бесчисленных стирок простыню, он снова полыхнул негодованием. Вспомнились счастливые глаза Лютика. Она не выглядела обманутой. В ней не было ни граммулечки вины перед Мотей за своё предательство. Что ей до урода приёмщика из прачечной. Поигралась и забыла. Или нет, даже наслаждается его болью, таская ему своё постельное с запахами и следами ночных страстей. Тогда почему должен страдать только "палевый"? Умри и ты, предательница.

Не натягивая штанов, в одних трусах, Мотя проковылял к бабкиному сундуку за книгой. Мать давно уже спит и потому не помешает. Мотя перебрался с книгой к себе в кровать, бережно положил её на подушку. Бабкино наследие требовало уважения к себе. Это вам не фабричное издание, штучное. Чувствовалась рука мастера, потрудившегося над фолиантом. Сафьяновый, темно-зеленый переплёт, страницы из плотной бумаги, текст рукописный. Книга толстая. Где искать? Что искать? Ночи не хватит. Может, она сама подскажет? Мотя положил на неё руки и книга, будто дрогнула как живая, словно сила, таящаяся в ней, ждала, пока откроют её, чтобы вырваться на свободу. Он наугад раскрыл книгу. При этом несколько листов упали сами собой, остановившись на разделе "Заклинания на смерть". Мотя принялся читать. "Пойдите на кладбище..." - отпадает, "Возьмите дохлую мышь..." - вряд ли. Он читал, отметая заклинания одно за другим. А вот это подойдёт. Завтра Мотя принесёт с работы то, что нужно, и праведная месть состоится. Он запомнил нужную страницу и сунул книгу под кровать. Хотел было под подушку, но, оказалось, лежать неудобно - книга была слишком большой.

Утром Мотя проснулся обновлённым. Книга, что ночевала под ним, похоже, вселила в него уверенности в себе. На работу он пришёл на десять минут раньше. Бельё, выстиранное и высушенное за ночь, дожидалось ровными стопками в его комнате. Надо только разобрать его по меткам и по заказам. Ночная смена жалела Мотю и всё готовое сносили к нему. Раскладывая бельё по меткам, он искал простыню с меткой "Лютикова". Всё её в отдельную стопочку, а одну из простыней в сумку к Моте.

Вечером, не ужиная, он заперся в своей комнате, положил простынь Лютика себе на подушку, рядом книгу и принялся читать: "Из глубокой норы, из-под камня могильного вылезали две змеи...". Мать из-за двери позвала ужинать. "Сейчас!" - откликнулся Мотя и начал заново: "Из глубокой норы, из-под камня могильного вылезали две змеи...".

"А, может, не стоит? Грех ведь" - словно кто-то прошептал над ухом. Мотя отмахнулся плечом: "А изменять, а предавать - не грех?" "... одна змея обвивает шею, другая ложится на сердце..."

"Разве может набор слов совершить волшебство?" - запоздало шевельнулось сомнение. "И в начале было слово!" - хорошо поставленным голосом зазвучало в ушах. "...одна змея душит, другая кусает. Да будет так!" Всё, книгу под кровать, чтобы мать не заметила, а теперь ужинать. Мотя открыл комнату и прошел на кухню. Сил не оставалось, как будто его выжали. Равнодушно сжевав пустые макароны с дешёвой резиновой котлетой, он оправился спать. Не зажигая света, Мотя забрался в постель и сразу провалился в забытьи. Ближе к полуночи он проснулся от нехватки воздуха. Словно кто-то навалился на него, рукой вцепившись в горло. Дышать становилось всё тяжелее. Мотя скинул одеяло - может, оно виной. Легче не стало. Шею, миллиметр за миллиметром сдавливало что-то невидимое. И тяжесть в груди не проходила. Мотя, с усилием повернулся на бок. В свете полной луны, пробивающейся сквозь занавеску, он заметил метку на краю простыни. С трудом, подтянув её к себе ближе, он разглядел надпись на ней "Лютикова". Мама! Это она застелила, принесённую им простыню, перепутав со своей. Мотя спал на проклятом белье! "Эх, мама..." - укол-укус в самое сердце прервал фразу.

ЗРЕНИЕ

– Лёха, я пойду?

– Давай, - не поднимая головы от бумаг, отпустил подчинённого Комар, - Иди, мне ещё постановление печатать.

Хлопнула дверь, оставляя его одного в кабинете. Пятница, все спешат убраться из управления, кто домой, кто ещё куда, но лишь бы за порог, поскорее закончить сумасшедшую рабочую неделю. Неплохо и самому бы свинтить. Но куда? Дома, кроме кота, да пустого холодильника никто не ждёт. Телевизор, он же опиум для народа, не в счёт.

Обед был поздним, желудок не сосёт, а коли так, можно, не поря горячки, подготовить не только постановление, но и сочинить рапорт. И вдохновение тут не помешает, как, впрочем, каждой творческой личности. Он заглянул в ящик стола. Там, где-то оставалось ещё. Двести граммов вдохновения кому-то и многовато покажется, но только не стокилограммовому Комару.

Он и для своих, ментов, и для бандитов - Комар. От этого никуда не денешься. Не один он страдал из-за своей фамилии, это только Ивановым, Петровым, Сидоровым - замечательно, их пруд пруди. Ты поживи с детства в неблагополучном районе с фамилией Комарьков. Не Комаровым, не Комарихиным, а именно Комарьковым, когда каждый урод постарше и посильнее тебя норовит подразнить "Комариком на воздушном шарике". И пусть это до поры, до времени - секции бокса и борьбы избавляют от обидных прозвищ, печать своей фамилии всё равно приходится нести до конца. Ну, разве с такой фамилией дослужишься до генерала? Вы слышали о генералах Тряпкиных, Бубенчиковых, Ложкиных? Нет? Неудивительно. Так что не взыщи Комарьков Алексей Алексеевич, из семьи рабо-служащих, что в свои тридцать два года ты ещё капитан милиции, отдела "преступлений против личности". А если учесть, что под ним не Рублёвка или Куршавель, а провинциальный городок с нравами "сиделого" люда по пьяни потыкать друг друга ножичками, то получалось - самого суетного отдела. Дурак, купился на трели начальника о настоящей "крутизне" и романтике будней. А в результате - как в песне "... служба дни и ночи" и, как следствие - прощай жена, и добро пожаловать гастрит.

Что-то "вдохновение" качнуло не в ту сторону. Вспомнилось изречение знакомого художника, сильно пьющего. Тот оправдывал свои запои сентенцией: "Мы - творческие личности, как маятник. Нас, то качнёт туда, то обратно". Можно новой дозой качнуть маятник-настроение в другую сторону, а можно просто наконец-таки вылезти из-за стола и пересесть за компьютер. Что Комар и сделал, приговаривая: "Делу час, потехе время". Вообще-то, все его клиенты исповедуют подобный принцип, оплачивая его годами жизни за колючей проволокой.

Монитор пискнул, высвечивая рамочку входа пользователя. Лёха три раза ткнул в клавиатуру на кнопочки "Ю", "Л", и "Я". Это имя программистки, что увязала компьютер его отдела со своим, где хранились все базы. Теперь Комар мог самостоятельно получать любую информацию. Она вообще умная, эта Юлька. Конечно, лестно, что из всех мужиков управления, она выделяла его, но..., жаль не красавица. У Лёхи бабы поинтересней случаются, Ленку с продуктового взять или ещё кого. А у этой, жиденькие химические кудряшки на голове, ножки коротенькие, грудь, не дотягивающая до "второго взрослого". Прислали её к ним после распределения, полгода как уже. Или меньше?

Он открыл файл-заготовку (опять же той самой Юльки) и принялся печатать. "... В связи с открывшимися обстоятельствами...". Нет, ну, чего в ней такого? И ходит, как заправская, в форме... "считаю, что г-н...". А как она была бы джинсах? Институтская геометрия "на пять" и потому, представить её во всех проекциях в облипающих джинсиках - плёвое дело. Нормально, вполне округло и даже волнующе. "...Потому, для выяснения...". Тонкие пальчики расстёгивают пуговицу, тянут вниз молнию. Буквы на мониторе потихоньку выстраиваются в: "...заключения под стражу". А перед глазами, как наваждение, Юлька стаскивающая с себя джинсы. Под ними красные кружавчики, концы чулок, а вверху? Как бы читая мысли, Юлька поднимает кофточку, показывая красный бюстик.

– Точка!

Лёха с силой нажимает на клавишу, заканчивая печатать постановление. Причём здесь Юлька? И ведь лезет же в башку настойчиво, словно в дверь книгоноши с новинками. Всю неделю сталкиваемся в коридорах "Здрасьте, Здрасьте", а как конец недели, с бумагами надо поработать, так и стоит перед глазами. И не просто, а манит, зазывает. Поди уж два месяца так, словно колдовство какое. Может к бабке сходить? Пусть пошепчет, снимет сглаз. Он на минуту представил себя смиренно сидящем на тёмном облезлом стуле, а толстая бабка обмахивает его веничком из трав, что-то пришёптывая при этом. Лёха хмыкает: