Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Девчонки подошли к одному из бараков, потом ко второму, откуда выбрались еще три пигалицы, причем у одной из них также была какая-то поклажа, у другой – сверток, третья шла сконфуженная, с пустыми руками. Сбившись в табунчик, они почесали в сторону платформы. Ребята тихо следовали за ними по пятам. По счастью, начался дождь, и мелким было не до того, чтобы головами вертеть, так что можно было не бояться, что преследователей случайно обнаружат. К тому же молча девчонки шли недолго, вскоре принялись болтать.
Так миновали последний двор, вышли на дорогу, ведущую к платформе и дачному
– Неужели в голубятню полезли? – шепнула Оля.
– Видать, так.
Этот небольшой участок пустовал давно, до войны на нем стоял домик, в котором полагалось обитать сторожу, а он пристроил голубятню. Сторож умер еще до войны, упавши с лестницы, когда спускался на землю. Упал и скончался. Нового за ненадобностью не нашли, потом и голуби перевелись. Сама же голубятня, построенная на совесть, пережила всех. Коля сам туда не раз лазил: просторный птичий домик располагался высоко над землей, подальше от крыс и кошек, на прочных сварных сваях, внизу была комнатка, где раньше хранились корм, опилки и прочие богатства.
Ребята, схоронившись за деревьями, затаились. И дождались: из-за забора послышалось шебуршание, металлический скрежет и звон. Над забором поднялась лестница, уперлась в порог птичьего домика, по лестнице одна за другой взобрались все пять девчонок. Внутри, между рассохшимися досками, затеплился свет керосинки.
– Ничего себе у них курятник, – шепнула Оля, Колька фыркнул было, но тут снова послышались шаги, уже с другой стороны, и оба затаили дыхание.
Со стороны платформы быстро следовала маленькая женщина в шинели. Пронеслась убегающая электричка, в свете ее фонарей блеснула звезда на берете, лихо сдвинутом на бровь, пышные черные кудри. Пришелица уверенно проникла за забор, и вскоре ребята не без изумления наблюдали за тем, как она легко взбирается по той же лестнице, что и девчонки.
– А вот и наседка, – снова сострила Оля, но Колька не ответил. У него, выражаясь цветасто, в зобу дыханье сперло.
Снова просвистел поезд, и снова прорезал темноту свет фар – отразился от каблуков теткиных сапог.
Каблуки были высокие, стопкой. Прозрачные.
Сорокин без особого удивления выслушал доклад Акимова относительно визита в ремесленное, обреченно констатировал, что парня прошляпили, чего болтать попусту, и поинтересовался:
– Что с вещичками из полуторки?
– Опознала дочь Найденовой. И плащ, и платок – ее.
– У тебя все?
– Ну, в целом…
– Понятно. Остапчук, по пулям что?
– Не ваша пуля у парня в затылке.
– А чья же?
Иван Саныч протянул заключение:
– «Вальтер», с наибольшей степенью вероятности – «тридцать восьмой».
– Невероятная концентрация «вальтеров», и все на нашей земле, – проворчал Сорокин.
– Один – у линейных, – уточнил Остапчук, любивший точность.
– Хорошо, хорошо. И пули, стало быть, кустарные.
– Выточены на токарном станке.
– Ну и осталось вспомнить, кто у нас ударник в ремесленном.
–
Да, Воронин по месту учебы характеризуется исключительно положительно, – угрюмо подтвердил Акимов, – отличники производства – он да Пожарский.– Значит, не только мы проморгали, – заметил капитан. – А теперь получается интересная история: Воронин застрелен из такого же оружия, что и Ревякин, – это, как говорится, раз. При налете на продбазу использованы вещи, похищенные у погибшей от естественных причин Найденовой, – это два.
– То есть это может быть один и тот же человек, – вставил Остапчук.
– Еще кое-что, – подал голос Акимов. И снова стих.
– Ну говори, раз начал, – приказал Сорокин.
– В день смерти Найденова на платформе контактировала с женщиной в форме военврача. Есть основания полагать, что еще и с мужчиной, у которого нет пальца…
Сорокин уставился на него горящим красным оком:
– Что ты сказал?! Пальца? Указательного, на правой?
– Да, – подтвердил Сергей, – а что?
– А то, товарищи мои дорогие, что у налетчика нашего сбежавшего как раз его и нет, указательного на правой. И раз так…
– …то он стрелять может только левой, – закончил Акимов. – Полагаете, что это он стрелял в Ревякина?
Некоторое время они молчали, укладывая в голове новости. Потом, решившись, Сергей все-таки высказался:
– Николай Николаевич, никак из головы у меня Чайка не выходит. Пожарский, описывая женщину-военврача, как будто ее портрет нарисовал.
– Что, такая заметная? – поинтересовался Сорокин.
– Очень, – решительно подтвердил лейтенант.
Николай Николаевич снова замолчал, что-то записывая и перечеркивая, потом спросил:
– Сергей, а ты из госпиталя своего не припоминаешь никого беспалого, и чтобы по фамилии Козырь, Козырев или нечто вроде?
– И думать нечего, не помню. Я ж ушибленный на всю голову был. Но, может, и после меня это было.
– С пальцем интересно: указательный, да на правой, – задумчиво заметил Остапчук. – А если самострел?
– Я тоже про это сейчас размышляю, – отозвался капитан Сорокин. – Раз так, то… ладно, покумекаю. Интересная каша заваривается, граждане.
Уже закрывая летучку, начальник вдруг вспомнил:
– Да, товарищ Остапчук, что со сковородками, может, нашел что?
– Да есть кое-что, товарищ капитан. – ухмыльнулся Саныч, потирая руки. Он любил эффекты. – Перекупка надежная с толчка подогнала. Айн момент.
Он сгонял в кабинет, принес два свертка и со скромной гордостью развернул их. В одном, в тряпке, перетянутой шпагатом, оказалась сковорода, в другом – аккуратно сложенные, ветхие, но чистые простыня, пододеяльник и наволочки.
– Наперника, правда, нет, но есть мысль, что это вот он. – Саныч указал на тряпку, в которую была укутана сковородка.
Начальство попросило:
– Так. И что все это значит, поясни?
– Да просто все. Вот эта сковородка – совершенно определенно та, что сперва пропала у гражданки Ивановой, потом была приобретена гражданкой Приходько-младшей… как бы. А потом пропала и у тетки Анны. Ну а бельишко вот, с метками «А» и «Ф», – это просто стибренное с сушки девчонками.
Сорокин потряс головой: