Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Так. Пункт первый: что значит «как бы», пункт второй: с чего ты взял, что девчонками?

Довольный Остапчук еще более охотно начал свое повествование:

– А, это интересная история…

Чем дальше излагал он захватывающую сагу о том, что надежная перекупка с толчка выловила эти вещи и просигналила об этом товарищу Ивану Санычу, тем более становились понятны масштабы катастрофы и морального разложения среди как минимум двух экземпляров. Которые до недавнего времени казались образцово-показательными.

– Перекупка сразу вычислила этих двух, – неторопливо пояснял Остапчук. – Прочие-то девахи, которые постоянно спекулируют табачком там, дрожжами и всяким прочим, так себя не ведут. Это хабалье и денег в руки не берет. А эти две стоят, как засватанные – красные как раки. Ну, натурально, окружили их, щупают товар – хороший ведь, дерут с рук, грозятся, мол, за участковым бы послать, наверняка хапаное все, а они чуть не в рев. В итоге, как моя-то толкует, она сама купила у них бельишко – по моему описанию сообразила, что оно это, «А» и «Ф», с любовью вышитые белой шелковой ниткой этой… испанской гладью. Сковородку те отстаивали намертво, запрашивая дорого.

– Тогда как же получилось, что сковорода Ивановой оказалась у Филипповны? – спросил Акимов, сбитый с толку этими бытовыми хитросплетениями.

– Палыч, ну напряги ум, – поморщился Саныч. – Анна дала Светке-мерзавке денег на сковородку, а та и «купила» ее у подружки.

– А деньги пополам, – кивнул Акимов, хмурясь. – Вот это оторвы. И что же, Алевтину опросил об обстоятельствах?

– Уточнил, – едко отозвался Остапчук, – поинтересовался, представь себе, тем, что за девчонки в горелки носились, когда белье пропало. Ну-ну, не красней, лейтенант, я ж понимаю, у тебя голова крупными делами занята.

– Перестань, Иван Саныч, – призвал к порядку Сорокин, – лопухнуться каждый может. Толком говори.

– Так я и говорю. Во дворе присутствовали лишь Светка Приходько да Настька Иванова. В горелки играли…

– Ну играли, и что? – встрял на свою голову Сергей.

– Вдвоем? – ядовито уточнил Остапчук.

Акимов сник. Похвалив от души подчиненного, Сорокин вновь помрачнел:

– Меня, товарищи, во всей этой ситуации вот что интересует. Вот Воронин, по месту учебы весь такой положительный, да и видавший виды. Вот Маслов – ну, подторговывал, но, насколько я помню, он – пионерактив и начштаба. Равно как и эти две… грубости бы не сказать. Тоже вроде как активные и положительные, так?

– Именно, – подтвердил Остапчук, и Сергей кивнул.

– Так вот какого рода у меня сомнение: что за игры народностей у этих дурилок? По месту обитания Воронова нашли что?

– Нет, ни денег, ни каких лишних предметов, жил просто.

– Ну ясно. Вряд ли наворованное на вкладе копил.

– Вряд ли.

– Маслов что?

– Ну Маслов, по словам матери, деньги ей подсовывал, – сообщил Остапчук, – врал, что где-то дрова рубил, грузил ящики…

– Ага, ящики. Грузил.

– Или что-то навроде. В общем, себе он если и оставлял, то так, на газировку-мороженое.

– Так, и эти две дурочки… нет, ребята, не вяжется, – заявил Сорокин и замолчал.

– Что именно, Николай Николаевич? – осторожно осведомился Сергей.

– А то, что мотив корыстный никак сюда не ложится, – решительно заявил капитан. – Вы Саньку Приходько вспомните: он же идейный, у него же не обогащение, не пошамать пожирнее, у него справедливость… и тут, вот хоть убейте меня, чье-то постороннее организующее влияние. Знаете, что на эту мысль наводит?

– То, что кражонки все глупые? – предположил Остапчук.

– И это тоже. Бумажки еще пустые.

– Эти, с галочками, – повторил Сорокин, напряженно обдумывая какой-то момент. – Что, если это, как бы сказать… тренируют детишек на что-то? Сплачивают в команду, задания им дают, ну как в «Зарнице», что ли. Помните, летом было – играли в тимуровцев, звездочки рисовали…

– И листовки, – подал голос Остапчук.

– Какие листовки? – переспросил бездумно Николай Николаевич.

– Ну как же, товарищ капитан. Листочки эти вот, которые они лепят где ни попадя, с галочками.

– Николай Николаевич, это вообще не галочки, – сказал Сергей, который несколько минут сидел молча, что-то рисуя, – это чайки.

Он показал свое творение:

– Это вот театральная афишка, а это – чайка. И директор, глянув, узнал…

– Похоже, – кивнул Остапчук.

– И что же? Что сказать-то хочешь? – с нетерпением подбодрил Сорокин.

– Я хочу сказать, что надо поговорить с Елизаветой Чайкой, – прямо сказал Акимов.

Николай Николаевич потер лицо:

– Серега, я твою дедукцию не цепляю никак. Даже если эта личность имеет отношение к убийству Ревякина…

– Имеет. И, скорее всего, к смерти Найденовой тоже. Не исключено, что к убийству, – добавил Акимов.

– Никакого убийства не было, – заметил Остапчук, – ты же сам заключение читал.

– Допустим. Но к ограблению-то точно. И потом, выходит, что Чайка имеет касательство и к ограблению продбазы – так?

Подумав, Николай Николаевич заметил:

– Если речь о вещах, то не факт, Сергей. Могла она эти вещи продать, выменять на продукты и прочее. И, вообще, давайте основываться не на домыслах, а на фактах.

– Ну а дрова-то кто заминировал железнодорожной петардой? По-глупому! Факт?

– Факт. Но петарды могли быть и потеряны Ревякиным, установлены ранее, а запас он не пополнил…

– Не мог он этого.

– Ну откуда ты знаешь? Все, давайте без фантазий. Есть у меня одна мыслишка, но об этом потом. Так, отправляйтесь трудиться. Иван Саныч, не забудь составить протокол опознания сковородки.

– Кем, товарищ капитан?

– Как кем? Первой владелицей, как ее там? Иванова? И посоветуй ей – так, в частном порядке – не оставлять посуду без присмотра. А то еще Филипповна увидит – ора не оберешься. С Алевтиной так же. Ну ты сам знаешь. Товарищ Акимов, попробуй еще раз – тоже, частным порядком, – повлиять на этих двух, через ту же Гладкову. И скажи ей, чтобы усилила, наконец, бдительность и внимание за воспитуемыми. Доиграются ведь.

Зазвонил телефон, Николай Николаевич взял трубку:

– Капитан Сорокин. Слушаю. Да, Маргарита Вильгельмовна… вот как. А почему не в лагерный лазарет? Не доехал бы. Спасибо, сейчас. – Он дал отбой. – Акимов, со мной в больничку, Иван Саныч, ты – на телефоне.

* * *

Маргарита Вильгельмовна Шор, главврач больницы, встретила их внизу. Поздоровавшись, четко, по-военному, принялась докладывать:

– Фрицше, Клаус, тридцать семь лет, летчик, попал в плен в июне сорок третьего. Острое отравление. Судя по клинической картине, употребил не меньше пачки соли в одно лицо.